Леонид Бляхер - Кузнец

Сам же только и делал, что смотрел, в порядке ли у моих мушкеты, сабли, топоры. Казаки только посмеивались. Но не долго. Еще только заканчивали городить острожную стену, как на Амуре показались огромные лодки с людьми, явно не мирно настроенными, а из лесу выбежало множество людей. Вооружены они были кто чем. К счастью, мой психоз хоть частично передался остальным и даже Хабарову. Все, оставшиеся в еще недостроенном остроге, успели укрыться за стеной и зарядить ружья.

Мои молодцы особенно отличились. Сразу успели выстрелить по подступающим к берегу лодкам. Еще немного и те ушли бы под крутой бережок, и все. Мертвая зона. А так из трех лодок, две изрядно проредили от избыточных пассажиров, а одну и вовсе к рыбкам отправили. Оставшиеся, стали быстро грести на противоположный берег. Мы же успели еще и пушки перезарядить.

Тем временем все оставшиеся казаки палили в наступающих противников. Те пытались укрыться в овражках, но выходило плохо. Уже изрядно павших было видно на поле. У нас тоже были раненные. Не все безболезненно добрались до ограды. Ранения не тяжелые. Но приятного мало. Погиб, пробитый стрелой, илимский казак Никифор Ермолаев. Жалко. Он был отменным стрелком. Да и мужик невредный.

Но дючеры или еще кто уже притормозили, а после того, как мы еще раз разрядили пушки, на этот раз в сторону леса, те просто побежали. Хабаров взял с собой семь десятков казаков и пошел на вылазку. Мы остались в крепости. Дючеров гнали до самого леса. Захватили десятка три пленных.

После боя расспросили. Это были те самые дючеры, что шли за ними еще от реки Шингола. С ними их очанские данники. Всего, по словам пленных, тысяча человек. Честно сказать, думаю, что в половину меньше. Побили мы в тот раз, наверное, сотни полторы. Остальные рассеялись.

На следующий же день, когда наши еще не совсем отошли от схватки, к берегу причалила лодка. Сидящие в ней четыре мужика громко кричали на своем языке, всеми силами показывая, что идут с миром. Пустили их к острогу. Оказалось, посланцы от очанского князя Кечи. А в лодке соболя и рыба, для выкупа пленных. Хабаров вышел к посланцам. Дары принял. Велел вывести пленных. Сказал, что отпустит их, но князь Кечи должен дать шерть государю и принести ясак. Про ясак спорили долго, но, в конце концов пришли к договору. Переговорщики с пленными отбыли, а мы вернулись к своим делам.

Всю зиму прожили спокойно. Я уже начинал думать, что мои мрачные предчувствия связаны с чем-нибудь погодным или с тем, что почти весь поход ограничивал себя в общении с прекрасным полом. Как-то спать с испуганными пленницами меня не прикалывало. А ничего другого не было. Если в Усть-Куте и Якутске как-то перепадало, то в походе сплошной облом.

Короче говоря, жили и поживали. Хабаров рассылал отряды для сбора ясака, искал выходы на местных инородцев, которые с дючерами сильно не дружили. Я развлекался на свой лад. С едой было не очень. Хлебных запасов оставалось все меньше, как и крупы всякой. Туши закопченных свиней и барашков, что добыли у дючеров, мы уже подъели, на зверье местные леса были небогаты. Все же северное местечко. В основном питались рыбой. Вот я и соорудил шарабан. Не в том смысле, что колымагу, а в смысле коптильню для рыбы. Сам ел, друзей угощал. Ели так, что за уши не оттянешь. И рыбка не абы какая, калужка, такая большая-большая осетринина. Из нее же готовил соленья на скорую руку. Типа байкальского сугудая или нанайской талы. Все разнообразие. Поблизости дикая черемша росла, папоротник. Тоже вещь. Короче говоря, заделался поваром. Популярность моя взлетела до небес. Пожрать-то вкусно все любят. Впрочем, ни про кузню, ни про пушки я не забывал. Все-таки, вокруг нас, хоть и замиренные, но совсем не дружественные племена.

Хабаров был доволен. Ясак и добыча выходили едва ли не больше, чем у дауров. Правда, в основном шли меха. Но меха – штука дорогая. Доволен он был и тем, что нашел улус народа бираров, врагов дючеров. Те приходили к острогу, долго говорили с помощью толмача с Хабаровым. Тот им тоже защиту обещал за шерть. Довольны были и люди. Покойно, вольно. Землянки стали обустраивать. Не землянки, а полные хоромы выходили. И печи складывали, и очаги. Кто как мог. А вокруг… Река огромная, другой берег только темной ниточкой на горизонте. Близ острога снег на солнце искрится. Это вам не серая и темная европейская зима. Здесь, конечно, морознее, но и ярче, светлее. И все же у меня на душе было не спокойно. Вроде бы все хорошо, а не хорошо. Сны стали сниться опять странные. И, причем, одни и те же: скачет на наш острог конная орда, копья опустили, иные из ружей стреляют. А казаки к острогу никак не успевают. Падают, гибнут, криком исходят. А я все никак пушку повернуть не могу. Как тормозит меня кто-то. Старик опять приснился. Стоит такой важный. Как будто еще больше вырос. Смотрит на меня и говорит: «Пушки всегда готовыми держи. Беда идет».

Не выдержал я, долго говорили с Хабаровым, даже на повышенные тона перешли с посланиями к матушкам. Кое как убедил его, чтобы все время на сторожевой башне человек был, а один десяток был в остроге наготове с заряженными ружьями по паре на каждого. Хабаров решил, что коли мне блажь втемяшилась, то сам я и должен людей уговорить в карауле стоять. Эх, хорошо солдатским командирам. Приказал, выполнили. А тут вольница казацкая. Не приказывать, а убеждать нужно, авторитетом давить. Авторитетом я давить пока только учусь. Потому просто рассказал казакам, что дючеры могут напасть в любой момент, а рядом богдойцы, которые тоже напасть могут. Про вещие сны рассказал. Хоть и не суеверный народ казаки, а, похоже, сумел я их убедить. Когда сам веришь, убедительно говорить просто. Стали хоть как-то беречься. А там и зима на убыль пошла. Не весна, март месяц здесь еще совсем зимний, но все морозы поменьше, день подлиннее.

Случилось все в конце марта, как раз под настоящую весну. Раним утром, года большая часть казаков еще просто спала, раздался крик дозорного на башне: «Братцы, вставайте! Враги!». Я, как обычно, ночевал с пушкарями. И, как обычно, старался все свои боевые приблуды держать поблизости. На всякий пожарный. Лучше быть живым параноиком, чем мертвым дзеном. Почти мгновенно надел бронь, сапоги, схватил ружье, саблю и выскочил из избы. Тут же в косяк впилась стрела. Ох, матушки! Со стороны высокого берега к нам неслась та самая лава. Все, как во сне, Брони сверкают, кто-то из луков бьет, а кто-то и из пищалей, пики у многих. Возле домов в слободке уже лежало несколько тел, пробитых выстрелами. Кое как растолкал пушкарей, и мы вместе побежали к острогу, прячась за стенами. Бежали все. Кто-то в брони, а иные и в одних рубахах, с полным непониманием происходящего. На наше счастье, в этот момент со стен выстрелили пищали. Потом еще раз. Конные, серьезно отличающиеся от толпы дючеров, которые штурмовали городок по осени, стали приостанавливаться. Уф, добежали! Казаки принялись резво заскакивать, кто в ворота, а кто и через изгородь. К тому времени из оружной избы раздавали пищали, порох, свинец. Все же выучка – великое дело. Уже через пять-семь минут, к бойницам подошли новые стрелки и дали залп из множества пищалей. Ну, как множества. Штук из пятидесяти. Сколько успели зарядить. Мы со своими пушками оказались не при делах. Как-то не дошли руки сделать раскаты, чтобы пушки могли бить через стену. А рушить собственную стену сильно не хотелось.