Леонид Бляхер - Кузнец

Почему нет. Про казачий круг я уже подумал. Будет что-то типа коллегии выборщиков. Мне эта фишка всегда нравилась. Квалифицированным выборщикам популистскую фигню закинуть гораздо труднее. Да и наехать на них проблематично. За ними люди стоят. Я не совсем наивная чукотская девушка, чтобы не предполагать, что это потом много раз будут пытаться поменять. И не только из Москвы. Честолюбцев хватает в любом месте и в любое время. Потому покрутим мы и с советом выборных людей Приамурья. Будут они при воеводе и правительством, и, одновременно, кулаком, висящим над излишне властолюбивым затылком. А для того, чтобы из Москвы глупых идей не шло, нужно две вещи. Нужно быть сильным. Совсем не самым-самым. Достаточно того, чтобы здесь сил было больше, чем то, что сюда могут выслать для «наведения порядка». И главное – всегда помнить, что Господь завещал делиться. Если страна у нас одна, и если к нам она матерью, а не мачехой, то и наши богатства должны ей в пользу быть. Может быть, приамурское золото избавит Россию от ужаса петровских реформ, от стона, крови, от звона кандального. А там… Как Бог даст.

Для себя любимого я получал дворянство «по московскому списку», звание детей боярских получали мои ближники. Не уверен, что мне это сильно нужно. Но пусть будет. Типа, мы тоже не лаптями щи хлебаем.

С маньчжурами, в смысле с дядюшкой императора сошлись и того лучше. Я клялся блюсти и соблюдать и совсем не нарушать. За то получал, чтобы всем было весело, звание фудутуна Хейлунцзянхэ. Другими словами, то же звание, что и воевода, только в маньчжурском варианте. Причем, звание это является наследственным в моей семье, но с правом завещать его кому-то другому. Все же в серединной империи умеют красиво выйти из неудобного положения. Таким образом, империя сохраняет морду лица. А мне дозволяется все, что дозволяется наместнику и владетелю. О большем и мечтать грех.

Перед расставанием я закатил пир. И не просто пир. На столах, отдельно для нормальных людей, отдельно для начальства – сословное общество, мать его – были традиционно русские блюда, пироги, верченое мясо, осетрина, всякие разносолы, были китайские блюда. И это не все. Подали талу и сугудай, мясную солонину и прочую даурскую, и эвенкийскую вкусность. И, конечно, как вишенка на торте, подали блюда из картошки. Получилось и обильно, и экзотично. Причем, для всех. Хочешь – ешь привычное, хочешь – пробуй чужое. Питья было море. И не только алкогольного. Для любителей – бражка, хлебное вино, даже дорогое виноградное. За мир – не жалко. Было и не очень хмельное. Квас, сбитень, чай. Хотелось, чтобы все ушли довольными.

На прощание далеким гостям преподнесли в дар изделия местной ювелирки и чеканки. Похоже, гостям понравилось. Во всяком случае, и Сонготу, и Головин заказали еще для подарков. А мне что? Мне только радость и удовольствие. Ну, и доход, понятное дело. Как говорил мой друг Ерофей, без выгоды только медведь живет. Медведь, может быть, и живет, а в Приамурье любят жить широко, богато, вольно.

Так и живем. Ну, как живем? Скорее, доживаем свое. Даже с того мира уже годы прошли. Но это тоже жизнь, и совсем не плохая.

Ерофей к тому времени, когда мир пришел в Приамурье, уже преставился. Его младший брат, Никифор давно отошел от дел. Жил в своем доме под Москвой. Торговлю нашу теперь вели Артемий и внук Ерофея, Егор. Хорошо вели, не подкопаешься. Себя не забывали, но иначе и быть не могло.

Я и мои ближники тоже уже люди немолодые. Куда там. Седьмой десяток идет. А кому-то уж и восьмой пошел. Через год после заключения мира, собрали мы круг, выбрали нового воеводу. Я сам и предложил, а люди поддержали. Выбрали Алешку, Макарова сына. А что? Разумный парень, лихой казак. Люди его любят, уважают. Мой Андрейка поправился. От раны только шрам остался, да заикаться он стал немного. Теперь он приказным в Благовещенске.

Мы уходим. Ушел в лучший мир Третьяк Ермолаев. Отпели и моего главного разведчика, Степана. Приходит время детей. Даже внуков. Их уже четверо. Это у меня. Трое у Машки и один пока у Андрейки. Ну, он еще свое наверстает. Приамурье живет на радость всем и в дружбе со всеми. Сами мы больше всякие художественные и механические штуки придумываем. Покупают их охотно. Даже не так, с руками отрывают. И украшения наши, сукно благовещенское идет лучше, чем флорентийское. То еще довезти нужно. А наше – вот оно. Часто мы только придумываем и собираем, а делают частями в империи. И нам выгодно – намного дешевле выходит, чем самим возиться. И имперцам выгодно – мастера заняты, подати платят. Хлебом торгуем помаленьку. Правда, в последнее время стали пробовать другие культуры. И всякие бобы от китайцев для них же сажаем, и картошку. Иные умельцы даже виноград и арбузы умудряются выращивать. Но это не на продажу. Для себя. Рудники наши работают. Только трудятся там наемные мастеровые, за хорошие деньги работают. Потому и трудятся не за страх, а за совесть. Десятина в казну идет. Остальное тоже не пылится. Что-то той же казне продаем, что-то идет на торговлю. Пока Софья сидит, хотя по истории ее уже Петр должен скинуть. Я все надеюсь, может, договорятся без драки. Люблю я, когда люди договариваются.

Хоть старость – время невеселое, но мне грех жаловаться. Конечно, весь день на кузне вкалывать или веслом махать я сейчас не смогу. Ну, так от меня того никто и не требует. Живем с Людой тихо, спокойно. Дом наш остается открытым. Гости почти всегда. Но они как-то сами по себе. Наша же жизнь стала какой-то более замкнутой. Вроде бы все, для чего тебя мать-природа создала, ты сделал, а теперь можешь чуть-чуть пожить в собственное удовольствие. Мы часто гуляем, сидим на берегу Амура, смотрим, как расплавленный шар погружается в горящую ярким огнем вечернюю реку. Бывает, сидим в горнице с Макаром, Трофимом и Тимофеем, что уже тоже давно отошли от дел, вспоминаем ушедших товарищей, лихие дела прошедших лет. А бывает, что остаемся с Людой вдвоем в доме. Тогда разговоры невольно сворачивают на ту, уже безвозвратно канувшую в небытие жизнь, которая неожиданно прервалась в доме Инфиделя. Интересно было бы посмотреть, как там, что изменилось в будущем от того, что мы наделали в прошлом, да и изменилось ли что-нибудь?

В тот день мы отправились с Людой вдвоем. Недавно приезжали в гости дети с внуками. С одной стороны, радость большая, а с другой – понимаешь, что они уже сами по себе. Странное ощущение. И не только с детьми оно. Все вокруг живет, движется, кипит. Как будто я когда-то задумал мое Приамурье, а теперь оно выросло. Я ему уже не нужен. Это не старческое брюзжание, не печаль по ушедшей молодости. Просто такая жизнь. Наверное, правильная жизнь.

Вот и шли мы с Людой, как положено пожилым супругам, рука об руку по краю леса. Говорили о нас, о детях, о далеком и уже забывающемся мире, откуда нас забросило сюда. Вдруг под ложечкой засосало. Что-то не так было. Окрестности Хабаровска я помню, как свои пять пальцев. Все здесь не то, что перехожено, а переползано, перекопано, перепахано. А этого места я не помню. Полянка светлая, а вокруг сосны стеной стоят. Глядь, а на поляну тигр огромный выходит. Смотрит так на нас внимательно. Потом рябь какая-то пошла. Глядь, он уже не тигр, а старик мой знакомы, который дух Амура. Людка в меня вцепилась. Она ж его еще не видела. Я ее руку наглаживаю, успокаиваю.