Игорь Шилов - Блуждающий

— Прекратите устраивать балаган, Бесфамильный! — стараясь перекричать меня, высказался поручик, вставая со стула.

Его, казалось бы, совсем простые слова, возымели действие, на ту мою половину, которая, в последнее, время вытворяет чего то невразумительное. Я мгновенно успокоился, поправил безвозвратно испорченную одежду и попросил попить.

— На вид нормальный человек, а ведёте себя, как закоренелый уголовник — сказал поручик спокойным голосом, наливая в стакан воды.

— От нервов всё это, господин поручик. Довели человека и хотите, чтобы он перед вами сидел спокойно?

— Вы желаете, чтобы для вас всё это закончилось, как можно быстрее? — указав рукой на стены кабинета, спросил меня военный.

— Конечно. Я что, совсем отмороженный? — усмехнулся я.

— Это в ваших силах. Вам нужно только принять правильное решение и вас сразу же переведут в другое место, где о вашем проступке тут же забудут.

— Ну говори давай, чего там у тебя в бумажке написано. Агитируй — откинувшись на спинку стула, предложил я поручику.

Обратно в камеру меня привели часа через три. Скоро ужин начнётся, а разговаривать, когда твоя пайка без присмотра будет находится в помещении, где ещё пять голодных харь сидит, я не намерен. Попросил поручика увести меня, сославшись на то, что мне надо обо всём услышанном подумать.

Спрашивать о том, как прошёл допрос здесь видно не принято, потому что на эту тему со мной душевных бесед никто не вёл. Поговорили, в темноте, о предстоящем ужине, разыграли спальные места, а потом болтали про всякую ерунду, вплоть до того времени, когда открылась дверь и в камеру внесли керосиновую лампу. Дежурный по блоку раздал кашу и хлеб, налил в кружки кипяток и предупредил, что через двадцать минут придёт обратно, за пустой посудой, и источником света.

На ночь мне досталось место на нижних нарах, его я делю с ещё одним заключённым, лет сорока, который сидит в камере уже третий день. Спать вдвоём на одной узкой кровати нормально невозможно, поэтому приходится делать это сидя, соответственно быстро уснуть, в такой позе, не получается, вот мы с Михаилом и беседуем в пол голоса.

— Ну чего, будешь заявление в добровольцы писать или в отказ пойдёшь? — спросил он меня после того, как мы обсудили с ним условия предлагаемые военными.

— А ты? — не ответив, задал я свой, короткий вопрос.

— А чего я? На мне стражники не висят, так что подумаю ещё. Отосплюсь, отъемся, а там видно будет. Это тебе торопиться надо.

— Вот и поручик мне советовал долго не тянуть. Так и сказал, что у меня в запасе сутки не больше, пока у этих, пострадавших, нет ухудшения в состоянии здоровья. Говорит пять лет каторги мне светит. Как думаешь, не врёт?

— Не врёт. Пять лет это если они снова работать, в состоянии будут. А если ты их так покалечил, что не смогут, дальше службу нести, то считай и десять для тебя подарком будут — просветил меня сосед по кровати.

— Вот же гадство. И чего делать? Что посоветуешь? — спросил я его.

— Да чего тут советовать, сам решай. У тебя кругом дело труба, что на каторге сгинуть можешь, что на войне, в первый же день в лёгкую пристрелят. Ну какой из тебя солдат, их до того, как воина началась, не один год учили, а таких, как мы с тобой, там словно зайцев, на охоте, стреляют.

Я задумался. В самом деле, осталась у меня только ночь на то, чтобы сделать правильный выбор, а как его сделать, когда я понятия не имею ни про жизнь на каторге, ни про войну слыхом не слыхивал.

— Может давай вместе пойдём, всё веселее будет — предложил я Михаилу.

— Куда пойдём? — не поняв о чём я, переспросил меня сиделец.

— На войну на эту, не в тюрьму же.

— Не парень, я торопиться не буду. Чего мне за кражу то дадут? Год, в самом худшем случае, если конечно ещё докажут, что я квартирку ту подмял. А на войне полю получить, за это? Нет, дураков тута нет.

Уснул я с мыслями о каторге, видно поэтому мне всю ночь снились кошмары с какими то громадными пауками и крысами. Они то заковывали меня в железные цепи, то пытались сожрать живьём. Скорее всего поэтому, становиться каторжанином, после пробуждения, мне категорически не захотелось, и я мысленно смирился с тем, что придётся записываться в добровольцы.

Таскать людей из камеры стали сразу же после завтрака. Первым забрали Михаила, через час ещё одного, из старого состава и так до самого обеда уводили людей, в час по чайной ложке. Обедал я в гордом одиночестве, но больше мне от этого всё равно не досталось, дали равно столько, сколько и полагается. Настроение от этого, однако не ухудшилось, наоборот, после приёма пищи хотелось пообщаться с кем нибудь, обсудить накопившиеся вопросы, посоветоваться. Когда дверь камеры открылась, и охранник попросил меня покинуть помещение, я встретил его предложение с радостью, не забыв всё ж таки поинтересоваться:

— С вещами?

— Так иди, они тебе по любому больше не понадобятся — ответил он, намекнув на какие то неизбежные обстоятельства.

— Чего, переводят меня куда то? — спросил я, испугавшись того, что опоздал записаться в добровольцы.

— Иди давай. Сейчас тебе всё расскажут.

В кабинете сидел тот же самый поручик и это позволяло надеяться на то, что шанс, не попасть на каторгу, у меня остался. Встретил он моё появление менее приветливо, чем в прошлый раз, наводящих вопросов задавать не стал, а прямо с порога, даже не пригласив присесть, спросил о главном:

— Ну что Бесфамильный, так и не надумали искупить свою вину?

— Почему же не надумал? Надумал. Согласен к вам записаться, скрывать не стану — тут же открылся я.

— Вот это другой разговор! — обрадовался военный. — Подходите тогда поближе. Сейчас напишите заявление, я включу вас в список отбывающих и всё, можете считать себя свободным человеком.

— То есть как это, свободным? Вы меня отпустите?

— Куда отпустите? — не поняв моего вопроса, но заметив изумление, спросил Стариков.

— На волю. Вы же сами сказали, что я стану свободным человеком, сразу после того, как бумагу напишу.

— Ах, вы в этом смысле? Нет, так далеко уйти у вас не получится. Я имел ввиду свободным, значит не сидящим в тюрьме. А чтобы окончательно ваше дело закрыли, вам предстоит ещё за родину повоевать. Понятно?

— Понятно, чего же тут не понятного — сказал я. — Диктуйте тогда, чего писать.

Текст заявления был коротким, написал я его быстро, хотя, насколько я помню себя, писать мне пришлось впервые. Затем поручик так же быстро прочитал его, чего то подправил и не мешкая предложил мне поставить на листке свою подпись, и расшифровать её. Макнув перо в чернильницу быстренько что то накарябал, думая о том, где же мне сегодня предстоит ужинать и пододвинул бумагу к чего то пишущему Старикову.