Юлия Гордон-Off - Карелия

Вот меня куда-то несут, потому, что гулко топочут каблуки и меня плавно качает… Потом заполошный женский крик: "Полина Ягнатовна! Там это! Там сказали, что ранетого моряки привезли! А сами девку голую тащут!.. Кони застоялые! И гогочут! Бесстыжие!.. Так рази так можно?! Что делать то?!.."

Приходила в себя медленно и неторопливо, как всплывает из тёмной торфяной глубины почерневший, пропитанный водой старый топляк, вдруг покинувший свою уютную берлогу на дне и решивший поплавать по поверхности, этот процесс полон неспешности и я бы сказала величественной раздумчивости… Но всю величавость процесса сломало ощущение аккуратно тыкающейся в губы ложки с такой восхитительной кашей из сечки и нос даже улавливает нотку запаха растопленного сливочного масла, а уж если ещё и с сахаром… М-м-м…

Открыла глаза… Я сижу или полулежу подпёртая с боков подушками, напротив добрые и пронзительные глаза в смешливых морщинках по углам из-под косынки и ложка с тёплой кашей у рта. Мне стоит невероятных усилий не открыть рот и не проглотить это сводящее с ума лакомство и кажется вместе с ложкой… Я пытаюсь поднять руку, чтобы отодвинуть от себя это искушающее вкусное издевательство, но руки словно налиты свинцом и приколочены к кровати, единственное, что у меня получается, это сильнее сжать губы и попробовать помотать головой в отрицании. Но голова тоже чугунная, тяжёлая и пустая до звона и слушаться не желает, мне только удаётся чуть повернуть голову…

— Это сколько ж ты девонька не ела ничего? — чуть отодвинув ложку участливо интересуется медичка, но у меня в голове все шпионские страсти, мания преследования, говорите? Я держу взглядом желанную ложку, но отвечать боюсь… Медики — они такие хитрые, я только губы раскрою и она мне сразу в рот ложку затолкает и выплюнуть не даст, да я сама никогда в жизни кашу такую вкусную не выплюну! Молчу… У меня приказ Соседа, а он умный, что после голода нужно есть начинать очень медленно и потихоньку иначе желудок и прочие кишки лечить замаешься! Так, что кашу мне нельзя! А если эта мне её даёт, значит она — враг и верить ей нельзя! Господи! Как же вкусно каша пахнет!!! Во рту слюны набежало, только успеваю сглатывать…

— Ты не бойся меня! Я тебе кашку специально на голой воде совсем жиденько сварила, а масло только для запаха кинула… Нешто я не знаю как голодащих откармливать?… Тебе сейчас надо больше пить, чем есть… Надо ж желудок твой расправить… Может чая морковного пока попьёшь, он жидкий совсем и без сахара даже…?

Я пытаюсь кивнуть, сил говорить нет совсем… Она улавливает движение и убирает ложку в тарелку. ОНА МОЮ КАШУ УБРАЛА! Вот вражина! Кашу ХОЧУ!!! От злости и расстройства чувствую как по щекам потекло мокрое… Но мне в губы уже тыкается кружка с тёплым… М-м-м-м… Не знаю, что это, но такого вкусного я никогда не пила… Только у меня эту вкуснятину после нескольких глотков забрали… Вот ведь зараза! Ненавижу! Издевается! Точно издевается!..

— Ты на меня не злобься! Я ж для тебя стараюсь. Нельзя тебе много ничего. Тебе сейчас ложечку каши нужно и поспать…

После слова "поспать" у меня как по команде закрылись глаза и я отключилась… Не просыпаясь я проглотила ложку каши и запила опять этим странно пахнущим напитком и снова отключилась. И так повторялось несколько раз… А ещё под меня подсовывали холодную гладкую гадость и журчали чем-то и мочевой пузырь опорожнялся, я присоединяла своё журчание, словно отвечала на первое… Кто-то меня умело и заботливо обтирал и поправлял, хвалил и называл какими-то ласковыми прозвищами…

Теперь мне ужасно стыдно перед тётей Клавой, что я про неё так плохо думала в первый день. Назавтра я проснулась уже совсем в другом состоянии. Я уже не была думающей колодой с глазами, мне даже удалось самой пошевелиться и попытаться сесть, а когда тётя Клава мне помогла, я пересела на судно и справила свою малую нужду. Умудряясь как-то меня продолжать поддерживать, она меня ловко подмыла, промокнула там всё и помогла пересесть на кровать, чтобы сразу уложить под одеяло. Этих усилий хватило, чтобы я совсем без сил провалилась в спасительный сон. Почти всё время я слышала на краю сознания Соседа, который мне всё время пытался что-то сказать, но разобрать его слова не получалось…

Я уже смогла говорить, вернее, шептать, и всё равно было больно губам и я больше молчала или повизгивала, когда мне делали перевязки и мазали лицо какой-то вонючей дрянью. Когда она накладывалась свежая, то очень больно щипала и жгла кожу, словно на лице у меня кожи совсем не было. На перевязке я познакомилась с Полиной Игнатьевной, моим лечащим врачом. С насупленным лицом лет тридцати, с постоянно сведёнными над переносицей бровями туго затянутая в халат с завязками на спине, с совершенно плоской грудью и почти без талии, такой очень аккуратный цилиндрический столбик от плеч до бёдер, в середине перехваченный поясом халата с глухим узлом в центре. Из-под надвинутого на уши колпака я не видела ни разу её волос, про себя я веселилась, пытаясь представить её лысой без колпака, то есть такую глянцевую загорелую блестящую лысину над её богатыми, даже кустистыми бровями. Но это я не злобно, скорее шучу по-доброму. Она совсем не плохой человек. Как сказал Сосед, она ещё очень молодой врач и её напускной строгий вид, это маска, за которой она прячет свою неуверенность…

На второй день мне уже дали жиденькую манку на воде, но такую восхитительно горячую и я с удовольствием дула по команде тёти Клавы на ложку, в которой она подносила к моему лицу горячую парящую кашу. Это такая важная работа, я губы непослушные дудочкой складываю и дую, у меня почти нет сил и я быстро устаю, но это такая важная и необходимая работа и я её очень ответственно и сосредоточенно делаю. А тётя Клава очень серьёзно контролирует и понимание важности, словно сочится из каждого её движения. Но у меня так мало сил, что я очень быстро выдыхаюсь и мне ужасно стыдно, что я не оправдала её надежды, но в ответ ни грамма осуждения или недовольства, одно огромное такое тёплое понимание. От этого понимания так уютно и спокойно и я засыпаю какая-то удивительно спокойная и умиротворённая… Кто бы мне раньше сказал, что я смогу когда-нибудь прочувствовать и понять это церковное слово, которое оказалось такое хорошее и совсем не церковное…

А перед этим мне помыли голову. Клавдия принесла тазы и воду в вёдрах, ловко расплела мои давно свалявшиеся косички, а потом несколько раз макнув меня в головой в горячую воду намылила пахучим хвойным мылом. После второго полосканья удовлетворилась и стала вытирать, совсем как мама в детстве, когда голова болтается от движений рук с полотенцем, а мокрые прядки словно не хотят, чтобы их сушили и болтаются во все стороны, словно пытаются спрятаться от сухого полотенца. Голова была такая восхитительно чистая, а кожу аж пощипывает от чистоты. У меня ещё нет сил сидеть, я и не сижу, меня привалили к спинке кровати и подпёрли с боков подушками. Мне немного холодят кожу на шее, груди и спине края намоченной рубахи, но в палате восхитительно тепло и даже тусклая голая лампочка не портит настроения. Потом удивительно не больно расчесала и заплела две косы, бурча, что девки совсем стыд потеряли и в замужних косах ходят невенчанные, а про девичью косу в которой честь девичья и забыли совсем, я про себя хихикаю на это, если уж ты взялась осуждать, так чего же мне две мужние косы тогда сама заплела? Но серьёзность тёти Клавы гораздо выше таких пустячных мелочей. Напоследок замотала мне голову половиной простыни, чтобы досыхала и стала мазать мне лицо вонючей мазилкой, приговаривая, чтобы терпела, если не хочу всё лицо в шрамах, а щиплет, значит лечит! А после во время следующего кормления рассказывала мне всякие новости: