Василий Криптонов - Потерявшие судьбу

Первого вампира убить получилось случайно, не иначе — Милашка снесла ему голову, пока он поворачивался, и поспешила поджечь ее взглядом. Тот же, на которого налетел Саспий, резво отбил атаку. Хотелось крикнуть: «Отойди!» — но крик замер на губах. Куда отходить? Здесь уже не спрячешься. И неумение биться — не повод скрываться от судьбы.

Милашка налетела на этого вампира, зажгла лезвие своего меча. Брызнули искры, заметались языки пламени. Силен… Как же он силен! Даже в ту ночь в Мертвом Яре она не встретила противника столь же опасного.

Саспий пытался атаковать его сбоку, сзади, но каждый раз отлетал в сторону, едва не выронив меч. Слава Реке, хоть руки у него сильные!

Беглый взгляд на фургон. Две фигуры сражаются на крыше, в одной легко узнать Аммита. Но вот фургон скрывается непроглядной темнотой. Пасть дракона открывается и перемалывает очередного вампира, кровь брызжет так, будто тысяча сердец бешено колотились в этом теле.

Целые бури огня летят в дракона, колышется тьма, потревоженная, яростная. Вот снова виден Сардат. Он поднимает меч, шагает наружу… Нет, этого нельзя понять, невозможно даже толком увидеть — глаза болят, коснувшись чего-то запредельного, разрывающего ткань привычного мира. Тает, слабеет дракон. Сардат наносит удар за ударом, клинки вампиров переламываются, будто деревянные. Одного из них Сардат хватает за волосы, подтаскивает к себе и пьет кровь. Тот визжит и трепыхается, будто бессильное дитя. Рывок — и голова летит в фургон, разбивается вдребезги о стальную стенку. А Сардата вновь обнимает черное пламя.

Люди гибнут один за другим. Вампиры отмахиваются от них, будто от назойливых насекомых, не дающих сразиться с главным врагом. Каждая смерть болью отдает в небьющемся сердце. Этот удар могла бы отвести, этого успела бы оттолкнуть… Но она здесь, снова и снова защищает одного человека, и в конце концов только он единственный останется в живых. И может ли она поступить иначе?

— Сардат! — Сама не узнала своего визга.

В глазах противника вспыхнуло злобное торжество — узрел слабость и едва ли понял, что за имя она кричит.

Сардат услышал. Тьма стала гуще, только огонь клинков еле-еле разгонял ее.

Вампир взлетел в воздух, заметался и оборвался крик. Тело исчезло из виду, и тут же пошел дождь. Кровавый дождь.

— Спасибо, — выдохнула Милашка.

Меч другого вампира, почти соприкоснувшись с плотью беззащитного человека, отлетел, отбитый ее клинком.

Внешний мир остался где-то там, далеко. Приглушились звуки битвы, вспышки огня досюда не достают. Только горящий меч Аммита — вот и весь свет. Но его хватило, чтобы увидеть две фигуры у дальней стены.

Первая — вампир. Дрожащий от ужаса, с выпученными глазами и открытым ртом. Стоит, держа кинжал у горла второго. А вот этот, второй…

Аммит не смог бы узнать в изможденном, безнадежно старом человеке Ратканона, если бы не знал, что это он. Впрочем, даже сейчас закралось сомнение: а не для отвода ли глаз затеяна вся эта перевозка? Быть может, настоящий Ратканон уже давно мертв, а это — случайный старик из барака?

Кандалы притягивают безвольные руки и ноги к балкам каркаса. Серые патлы, свисая с поникшей головы, закрывают впалую грудь. Единственная одежда — старые рваные штаны. И только по их размеру, по тому, что их пришлось прихватить веревкой, можно догадаться: этот человек не всегда был таким.

— Шагни — я ему глотку перережу, — пообещал вампир. — Слова не скажу! Шаг — глотка!

— Да ладно? — прошипел Аммит. — Так-таки и не скажешь? А мне вот думается, что ты будешь умолять меня остановиться до последнего.

— Не шевелись! — заорал вампир, когда Аммит сделал вкрадчивый шаг. — Еще движение — и все! Понял? Конец! Мне все равно не жить!

— Себя можно подбадривать криком, когда идешь в атаку, — мягко сказал Аммит. — А когда стоишь в такой ситуации, поможет только холодность. Спокойствие. Такому вас не учили, верно? Опусти кинжал, мальчик, и я позволю тебе выйти.

Брякнули цепи, вампир подпрыгнул от неожиданности. Седая голова медленно поднялась, и в Аммита впились два глаза. Мутные, блеклые…

— Сколько ж вы, мрази, с него высосали, — прошептал Аммит. — Трусливые подонки…

Впалая грудь поднялась, наполняясь воздухом, шевельнулись слабые губы:

— Нашли?

Хриплый голос, будто ржавый нож, вгрызся в память, отрезал, оторвал все ненужное и обнажил суть. Ту ночь, когда Аммит впервые встретил Ратканона. Ту ночь, когда Кастилос опустился перед ним на колени.

— Закрой пасть! — велел вампир. Кинжал дрогнул, из-под него потекла капелька крови, но Ратканон этого не заметил. Он смотрел на Аммита, дрожал от напряжения, с трудом удерживая голову прямо, и ждал, ждал ответа.

— В отличие от тебя, — сказал Аммит, — они живы. Они сильны как никогда. И очень скоро мы накормим Эрлота его же собственной плотью. А ты, жалкий мешок с костями, решил подохнуть тут? Ублажаешь своих драгоценных кровососов? Это на тебя я потратил неделю своей жизни? Я разочарован.

Меч погас. Раскаленная сталь с шипением рухнула в ножны. Но тьму осветили вспыхнувшие глаза Ратканона.

— Живы! — прорычал он, подтягиваясь на цепях. — Хорошо.

Горящие невиданным огнем глаза уставились на попятившегося вампира.

— Кузнецы из вас, — ухмыльнулся Ратканон, — дрянь.

Руки рванули оковы. Застонали гнущиеся балки, заверещал в истерике вампир. Все, во что он верил, сейчас гнулось, трещало, рушилось, как этот, казавшийся нерушимым, фургон, отлитый на крови самого могучего из всех когда-либо встреченных им вампиров.

Снова полыхнул меч, и вампир замолчал. Аммит шагнул к Ратканону. Меч ударил по ножным кандалам, руки же тот освобождал сам. Одна из балок упала, повисла с приклепанными к ней пластинами, и в фургон хлынула кровь и свет огня.

— Вы что там устроили? — проревел великан, выламывая вторую балку.

Аммит пригнулся, защищая голову мечом от падающих искореженных пластин.

— Твои люди пожелали умереть. А кто я такой, чтобы им приказать обратное?

Пленник распрямил плечи, обернулся. В каждой руке он теперь держал по длинной балке. Еще недавно они служили ему узилищем, а теперь превратились в оружие. Вот одна из них взметнулась, и Аммит не успел даже разглядеть выражения лица вампира, голова которого превратилась в кровавый всплеск.

— Ратканон! — закричал кто-то. — Это же Рат…

Крик оборвался, и великан, стиснув зубы, ринулся в бой.

Ноги подкосились, задрожали руки, когда над обломками фургона Милашка увидела его. До сих пор как-то не думалось, сколько он значит — этот несгибаемый, твердый, как скала, человек. А он значил не просто многое. Он значил — все. И когда, забыв о сопернике, последний из оставшихся в живых партизан, лучник Матук, закричал имя предводителя, лишь одно не позволило ей присоединиться: она уже не была человеком. Что Ратканон ей скажет? Прежде чем снести голову…