Василий Криптонов - Потерявшие судьбу

Обо всем этом можно подумать и после, а теперь — битва. Милашка воспользовалась замешательством противника и, сделав обманный выпад, нанесла удар обломком копья. Наконечник пронзил грудь, взгляд воспламенил одежды, и она рванулась дальше. Дальше…

Дальше не было ничего. Дракон раздирал оставшихся вампиров, и у Милашки потемнело в глазах от этого зрелища: куски мяса летели в разные стороны, воняло, как на скотобойне, только в тысячу раз хуже, потому что к запаху сырого мяса примешивалась вонь горящего.

Саспий налетел на последнего вампира, который вдруг прекратил сопротивляться.

— Пожалуйста, пожалуйста, нет! — Он выронил меч, закрыл руками голову и затрясся. Саспий не остановил удара. Меч прошел через ключицу и застрял на середине груди. Вампир с криком пошатнулся, упал на колени. Руки зашарили по земле в поисках меча.

Милашка выдернула из крепления за спиной последнее копье, метнула, но рука дрогнула, и удар, который должен был стать смертоносным, лишил вампира нижней челюсти. Его рука подняла меч. Саспий, вместо того чтобы отступить, все пытается освободить оружие. А у Милашки почему-то все никак не получается спалить этот еле двигающийся обрубок…

Взревел рассекаемый воздух, стальная балка обрушилась на голову вампира, и тот, наконец, затих. Милашка испустила крик. Подбежала ближе, подняла руку, и вот с пальцев хлынул огонь. Сразу стало ясно, почему не получалось — силы на исходе. От жажды в ушах грохочет, перед глазами алая пелена. Но сил хватило, чтобы сжечь останки. После чего женщина упала. Поползла навстречу судьбе, заливаясь кровавыми слезами. Подняла голову, увидев перед собой босые ноги.

— Прости, — застонала она, единственный боец, дотянувший до встречи. Позор и надругательство над всем, что этот могучий человек считал делом своей жизни. — Я не должна была…

Рядом кто-то встал. Она повернулась, увидела Саспия, который, тяжело дыша, поднимал меч.

— Не надо! — крикнула Милашка. — Не смей!

Сталь ударила в сталь, и вдруг яркий свет ослепил женщину. В первое мгновение она не понимала, в чем дело, но сообразила быстро: солнце. Тьма исчезла, и над ущельем поднялось солнце!

— Отойди на шаг и не дергайся, — прогудел голос вожака. — Ты теперь будешь мне подчиняться или сдохнешь здесь.

Ратканон опустился перед ней на одно колено, коснулся исхудавшей, но все такой же сильной рукой подбородка. Глядя в его спокойные глаза, бояться не хотелось. Милашка улыбнулась.

— Тебе не за что извиняться, Ринайна, — произнес он, доставая откуда-то из далекого прошлого ее настоящее, человеческое имя. — Ты все сделала правильно. Осталась в живых и дошла до конца. А теперь — пей.

— Нет, — прошептала Ринайна, пытаясь отползти, но он удержал ее двумя руками.

— Да. Меня еще надолго хватит. И все то, чего тебе сейчас не хватает, ты потратила на меня. Я возвращаю долги. Всем и каждому — сторицей. Упрашивать не буду. Это приказ: пей.

Сражаться с жаждой дольше было невозможно, и Ринайна, всхлипнув, прижалась губами к некогда могучей шее, пронзила клыками плоть…

Аммит бежал, преследуя ускользающую тьму, и меч в его руке пылал, выжирая остатки сил. Сколько бы их ни было — все равно мало. Он не знал, на что уповать в этой последней битве. На удачу? На ловкость? Хитрость? Опыт? Точно не на силу.

Быть может, потом в легендах (если настанет час этих легенд) все будет передано иначе. Но Аммит-то видел, как в лапах чудовища исчезали не только вампиры, но и люди. Исполненная первозданного гнева тварь убивала без разбора, ненавидела всех, кроме, быть может, пары-тройки тех, к кому пыталась еще испытывать какие-то другие чувства. Например, к той, в жилах которой текла его кровь. Например, к тому, кто пытался, на самом деле пытался ему помочь, с самого начала. И к Ратканону, жизнь которого так много значила.

Каменный коридор сузился, повернул. Вот слышится шум воды, и последние языки черного пламени исчезают из виду.

Аммит выбежал на берег, остановился. Никто не ждал его, никто не готовился к битве. В первый миг почудилось, будто здесь и вовсе никого нет.

Но у самой воды сидел, сжавшись в комок, человек. И Аммит, неслышно ступая, медленно двинулся к нему.

Это был Сардат. Дрожащие руки пытались удержать что-то в неистовом потоке, и, спустя несколько шагов, Аммит смог это разглядеть.

Одна из пластин, покрывавших фургон. Выгнутая ударом, напоминающая не то уродливый таз, не то… Ковш?

Меч погас и опустился. Аммит во второй раз за всю свою долгую жизнь испытал желание умереть. Прямо здесь и сейчас — прекратить существование, не возрождаясь по Ту Сторону. Просто исчезнуть, раствориться навсегда в Великой Реке, утратить память и разум, и никогда, никогда не касаться вот этого.

Сардат поднял «ковш», медленно вылил из него прозрачную воду чистейшей горной реки. Разжал пальцы, и кусок стали унесло вдаль. Брякнуло о торчащий зубец, перевернуло. Миг — и нету.

— Знаешь, что? — сказал Сардат совершенно чужим голосом, поднявшись на ноги. — Ничего здесь не осталось. Ни песчинки, понимаешь?

Аммит молчал. Смотрел в кровавые провалы на месте глаз Сардата, смотрел на его кривую улыбку и не мог ничего сказать, потому что здесь, в этом мире боли и гнева, равных которым не видел свет, он стоял впервые.

— Ни песчинки, — повторил Сардат и пошел назад, туда, где оставались Милашка, Саспий и Ратканон — начало нового отряда.

Помедлив, Аммит вернул меч в ножны и отправился следом.

— Мне жаль, — тихо сказал он, поравнявшись с Сардатом.

Тот замер. Повернул голову.

— Молчи. — В голосе послышался рык дракона. — Не заставляй меня видеть то, чего нет.

Аммит отступил на шаг, когда Сардат поднял руку — правую, свою — и будто погладил воздух:

— Она здесь. А больше ничего не существует.

Половина князей оказались приверженцами Алой Реки, другая половина — Солнца, поэтому много спорили о времени начала заседаний. Точку в споре поставил усталый князь Торатис, сказав, что собираться будут через раз: то утром, то вечером. Тридцать правителей склонили головы и провозгласили Торатиса Князем Князей, за выдающуюся мудрость. Торатис в ответ лишь кисло улыбнулся. После того как узнал, что произошло с Айри, он будто сразу же постарел лет на десять и утратил интерес ко всему.

«Так Алая Река карает отступников», — говорил он.

«Придержал бы язык! — одергивал его Эмарис. — Твою дочь спасли от смерти. За это нужно благодарить — хоть Солнце, хоть Реку, хоть Фиолетового Трехглавого Крокодила. Но правильнее — того, кто осмелился совершить верный поступок».

«Верный?» — сомневался князь.

«За последние дни я видел твою дочь три раза, и все три раза она смеялась, — сказал Эмарис. — За предыдущие три года я не слышал ее смеха ни разу».