Петр Мамченко - Служитель милосердия

Отчего-то не было злости. Неужели ему так не хватало этого — учить, поправлять, наставлять? Или просто слишком долго он не встречал людей, похожих на него. Когда-то его тоже поправляли. А он торопился и старался узнать — почему? Отчего не прошёл верхний выпад? Почему парирование по наклонной предпочтительнее? И когда учитель, наконец, покажет следующее движение?!

— А ещё ты слишком концентрируешься на себе. Ты уже наработал навык, теперь тебе надо концентрироваться на противнике. Если бы ты лучше чувствовал меня, пропустил бы вдвое меньше выпадов.

Неподалёку возбуждённо сопят приятели принца. Зря, конечно. Он даже по походке видел, что им далеко до своего кумира. Если будут бездумно следовать — их собственная беда.

— Скажи, мастер… Кем тебе приходилась та женщина?

Не зря всё-таки Фурими называют героем. Он так храбр? Или настолько глуп? Хотя скорее, просто очень хорошо чувствует людей. Злость перегорела. Хотя тому, другому, Син всё же не спустил бы.

— Приходилась? Никем… И всем. Встретились почти тридцать лет назад. Просто пятнадцатилетняя девчонка. Я освободил её в числе прочих из темницы одного любителя долгой жизни. Рабыня откуда-то с востока. Ни знакомых, ни родни. Хлебнула лиха от души. Там, среди прочих обречённых, сволочей хватало, что хотели напоследок от жизни всё получить. А женщин всего несколько было…

Он помнил, как будто всё произошло не годы, а часы назад. Мерзкий, провонявший дерьмом и смертью барак. Разбегающиеся существа, почти утратившие сходство с людьми. И оставшиеся. Среди трупов и грязи. И завидующие мёртвым.

— Пристроил у добрых людей — пошла следом. При храме прижилась, готовила, убирала. И всё время рядом. Говорила, что задолжала мне жизнь, старалась во всём помогать. Сама стала жрицей второго посвящения. Защищала, как могла, пришлось учить, чтобы не бросалась закрывать собой.

Заскорузлые бинты, тонкие горячие пальцы, ловящие его руку. «Не грусти, господин, мне в радость боль, полученная вместо тебя. Я живу для тебя. Я служу госпоже только потому, что служишь и ты. Не уходи к себе сегодня».

— Она стала вторым клинком храма. Выполняла ту же работу, что и я. А когда меня выбрали высшим — и вместо меня. Случалось, мы не виделись годами. И только недавно, от другого жреца, я узнал, что у нас есть общий ребёнок. Дочь. Храм не подходит для детей, и она нашла для ребёнка хорошую семью. Она так хотела сына, но не получилось. А месяц назад пришла в это королевство, чтобы избавить вас от нежити…

— И то же будет со всеми служителями смерти, — буркнул зелёный жрец и испуганно сжался. Правда, уже через мгновение приподнялся и стал недоумённо оглядываться. Но тот, кто наградил его затрещиной, признаваться не пожелал.

— Глупец! — Син даже не рассердился. — Она выполняла свой долг. И где бы она не была, не жалеет ни о чём. Это живые тоскуют и печалятся о мёртвых, а мертвые счастливы. Дарительница и Собирательница — гостеприимная хозяйка.

Говорить больше было не о чем. Тишина разрывалась только треском костра. Дыхание людей постепенно выравнивалось — и Син тоже начал засыпать. Тёмный силуэт принца, неподвижно сидящего у костра, поплыл. Должно быть, вспоминает свой неудачный бой в свете полученных советов. И, возможно, действительно знает, что проигранный бой для ученика бывает полезнее выигранного.

Сон пришёл, долгожданный и тяжёлый. Такое с ним случалось нередко. Он знал, что это сон, что говорит с мёртвыми. И это было горько и больно. К нему приходили друзья и знакомые, погибшие жрецы и даже незнакомые люди. Все те, что не завершили дела в мире живых, рвались обратно, спрашивали, требовали. А Син был вратами, переходом между мирами, и имел право решать.

В храме было легче. Там всё происходило наяву, и паломники имели возможность поговорить с мёртвыми, а мёртвые — передать весть в мир живых. Там, в заповедной долине, под охраной стражей вечности, это выглядело обычным ритуалом. А вот сон невозможно контролировать.

Туман нереальности, рябь и холодный ветер вторгшейся в его сон души. Белый камень храма, мерцающий и лоснящийся в свете луны, бледные силуэты стражей, тех несчастных, что когда-то тоже были верховными жрецами, могущественные, надёжные и безумные. Многие жрецов побаивались этих грозных призраков, большинство из которых даже не было людьми. Но ей не было дела до посторонних. Она и при жизни мало интересовалась мнением окружающих и всякими там условностями.

Мягкие губы коснулись его губ, тонкие руки обняли, обманчиво хрупкое тело прижалось с отчаянной силой.

— Прости меня, любимый. Я не хотела тебя огорчать. Я держалась, сколько могла, не приходила, знала, что тебе будет больно. Прости…

— Прости и ты меня. Я… я сам не понимал, как много ты значила для меня… Если бы я знал, то пошёл бы вместе с тобой. Но я привык… Ты сняла с меня эту ношу, и я совсем забыл, как это грязно и мерзко — защищать людей.

— Нет. Хорошо что тебя там не было. Ты бы не смог убивать — а было нужно. Эти люди — они хуже мёртвых. Мёртвые жаждут, они не имеют души. А те были живы — но их души заплесневели и сгнили. Даже Госпоже будет непросто очистить их. А ты — живи! Ты слишком много думаешь о прошлом, живи ради будущего. А если… если сможешь, навести нашу дочь. Я ошибалась, скрывая её от тебя. Она уже взрослая, и скоро подарит нам внука. Посмотри на них — и живи. Если тебе нужна причина — живи ради них, как я жила ради тебя!

Син молча обнимал тонкую фигурку своей… жены? Соратницы? Ученицы? Стараясь не думать, что сталось с этим телом в реальности. Она была так привычна, надёжна, близка — но это последний раз, когда он видит эти чёрные косы и глаза непривычной формы. Она не сможет больше придти, а он не посмеет звать сам. Мёртвых не стоит тревожить без нужды. Она вновь возродится — но лишь Госпожа будет знать в каком теле. И не будут помнить — но это лишь к лучшему.

Маленькие руки упёрлись в грудь и оттолкнули. Чёрные глаза вспыхнули тревогой.

— Опасность! Я чувствую смерть рядом с тобой. Нет, не благую Госпожу — неестественную. Проснись, быстрее!

Син попытался пробудиться, но тяжкая пелена сна лишь заколебалась, удерживая.

— Проснись! Встань и сражайся, высший жрец! В бой, первый клинок!

Маленькая, но жёсткая ладонь ударила неожиданно больно и хлёско. Ещё раз, и ещё. Боль была так… реальна.

Син резко сел, голова кружилась, перед глазами плыли круги. Почему было так тяжело просыпаться, ему что, подлили какой-то дряни в пищу? Отчаянно ржали лошади, пытаясь сорваться с привязей, но никто не успокаивал ездовых животных.

Костёр прогорел, но ещё не остыл, люди вокруг спали. Хотя не все. Вот кто-то склоняется над спящим товарищем…

— Эй, что случилось?