Илья Рясной - Правила отражений

Мы стояли как неприкаянные уже полчаса на ступенях национального музыкального театра. За моей спиной на половину фасада раскинулась афиша новой оперы «Убей в себе раба!», повествующей о том, как сто лет назад поганые шмуркали угнетали одного народного поэта Шизады, не давая ему публиковаться на родном языке, которого, он по слухам, вообще не знал.

С каждой минутой становилось всё тревожнее – переносной телефон Хлюмпель не брал, гудки пропадали втуне. Что случилось? И не пора ли нам сматываться отсюда от греха подальше?

Мы уже собирались покинуть это людное место, когда появился профессор – как ни в чём ни бывало, полный своего фирменного оптимизма и задора.

- Вы уже здесь? – осведомился он.

- Почти час у всех на виду! – огрызнулся я.

- Как вы вовремя! Ну что ж, вперёд, на покорение новых вершин Рейтинга! - махнул профессор рукой куда-то вдаль, будто призывая покорить эту планету. Он почти орал, и на нас стали озираться.

С Театральной площади мы свернули на улицу Долбожбана Карателя, бывшую Трудового Единства и Братства.

- А ничего, что мы в розыске, уважаемый служитель наук и просвещения? – обратился к профессору Абдулкарим. - Не боитесь скомпрометировать себя?

- Господи, но это такая мелочь, - небрежно отмахнулся профессор. - Это мирские проблемы. Мы же с вами служим истине! И только ей!

Вскоре мы вышли на Площадь национальной гордости, бывшую Площадь строителей шизопольского метро, на которую выходило тяжеловесное, с гранитными колоннами и башнями, здание Института лексического инжиниринга.

На площади шли активные работы. Куча народа в форменных красных жакетках коммунальных служб обступила подъёмный кран на гусеницах. Ещё несколько человек возились с солидным бетонным памятником метростроителям, что-то там откалывая отбойными молотками.

- Отличненько, - потёр руки профессор. – Всё-таки взялись. Долго раскачивались. У властей всё денег нет на культурное переустройство! Воруют. Считают, что это какое-то десятое дело.

- А что тут происходит? – полюбопытствовал я.

- Как что? Историческая трансформация памятников!

Оказывается, после лирианского владычества на Шизаде осталось огромное количество памятников. Средств Трудовая Республика на это дело не жалела, и памятники выходили убедительные, ядрёные такие, из мрамора, гранита и бронзы. Они, конечно, украшали города, вот только одна беда – ставились не тем героям. Всё каким-то мутным учёным, лирианским военным, рабочим, среди которых шмуркаль на шмуркале. Нет, новой Шизаде нужные новые герои. И вопрос с памятниками следовало решать радикально. Те, что были из металла – тут вопрос решился сам собой, большинство растащили на металлолом. Часть изваяний взорвали. А потом спохватились. Мало снести чужие памятники, надо ещё ставить свои. А денег нет. Ничего нет, кроме слов и пожеланий. Тут кому-то в мудрую голову пришла мысль и оформилась в три слова – историческая трансформация памятников. Вот стоит монумент основателю Лирианской Трудовой Республики. Зачем его сносить, такого большого и красивого? Отпилить голову и прикрепить на её место голову заслуженного карателя Людвига Окаянного. Или шмуркальский танк символически попирает гусеницами ордынское самоходное орудие. Зачем их сносить? Просто на поверженном орудии нарисовать лирианский герб, а на танке вывести гордый шизинский кукиш - и всё разом встанет на свои места.

Сейчас памятник метростроителям трансформировали в памятник героям Локского восстания. В Большую войну один из карательных шизианских батальонов взбунтовался из-за того, что ордынцы не дали ему всласть пограбить и зачистить от населения город на границе с Гордынией. В ответ ордынцы, подуставшие от не укладывающихся ни в какую логику зверств шизианских карателей, в воспитательных целях намотали на танковые гусеницы взбунтовавшийся батальон. Официальная историография назвала это восстанием – якобы каратели боролись за независимую Великую Шизаду и были коварно убиты. Это же дало основание новым историкам нахально утверждать, что каратели боролись против ордынских агрессоров.

Профессор остановился, скрестил руки на груди, критически глядя на трансформацию памятника метростроителям. И произнёс недовольно:

- Говорил я, зря это затеяли. Вон, конечно у того гранитного истукана можно заменить отбойный молоток на ружье, а у женщины лопату на гранату. И каски всем на головы. Но всё равно – видно же, что это обычные работяги, а не легендарные борцы за освобождение Шизады. Да, высокое искусство ваяния – это вам не вилкой суп хлебать!

- Как вообще можно воевать с памятниками?! – возмутился Абдулкарим. – Это же варварство!

Профессор озадаченно посмотрел на него.

- Не только можно, но и нужно, мой дорогой друг! Что есть памятники? Это часовые старого мира! Они не дают новому порядку, новому мышлению покорить территории, прежде всего, в сознании людей! Так что затянули с этими памятниками. Воруют, - развёл он руками, потом посмотрел на часы: - Ох, мы уже час как мы должны быть на месте!

Заведующий лабораторией возрождения истинного языка Махлюк Чугундий был огромен, как свинопотам, да и похож чем-то на это тотемное животное. Кожа у него была крашеная, то есть это был типичный перекрасившийся розовощёк, неулыбчивый, очень сосредоточенный и безумный. Его сопровождала высокая, измождённо худая дама с грязными белёсыми волосами, свёрнутыми в улитку на затылке. Её глаза были выпуклыми, как у рыбы. Разговаривая, она распахивала их ещё больше, так что они становились совершенно круглыми. Даму представили как леди Эпилептику - филолога-конструктора первой категории. Она была облачена в белый лабораторный халат.

- Язык – это как живое существо, - заунывно завела видимо не раз пропетую песню филолог-конструктор, приглашая нас пройти в святая святых - лабораторию, где оттачивается до блеска холодного оружия божественный язык Свободной Шизады. - Он рождается, живёт, развивается. Меняется.

Внутри филологическая лаборатория напоминала конструкторское бюро. В ряд шли столы с настольными компьютерами, на неудобных крутящихся офисных стульях сидели сотрудники в чистеньких беленьких сорочках с рунами. Вдоль стен тянулись стеллажи с книгами на разных языках.

Здесь царила творческая атмосфера. Время от времени кто-то победно кричал:

- Меня осенило, друзья! Это будет посильнее, чем ваше обычное сено-солома!

Между тем, ведя нас по залу, филолог-конструктор вещала, все больше распаляясь:

- Наша задача не только вернуть нашему языку, самому древнему в знакомой нам части Вселенной, былое величие, но и помочь ему расти.

Я хотел было спросить, зачем крепнуть и расти, если язык и так самый древний в Галактике, но, посмотрев на одухотворённое лицо женщины, со своими колкостями лезть побоялся.