Максим Далин - Запах разума

— Погоди, — сказал Виктор и потряс головой. — А откуда ты знаешь, что на возд… на аэростате — его мамаша? Он тебе сказал?

— Ну да, — кивнул Денис. — А ему — Лангри и Золминг полосатый. Золминг — из взрослых мужиков, их ещё человек пять пришло, они что-то делали в лесу. А про воздушный шар и про Цвикову мамашу они узнали по грибам.

— Чё? — спросил Калюжный.

У него было такое лицо, что я снова его пожалел.

— У здешних, кстати, по-моему, нет слова «мамаша», — сказал Денис. — Или у них «мама» и «сумка» одно слово, я недопонял.

— Мама и что? — спросил Виктор. Его лицо сделалось таким же потерянным.

— И сумка, — повторил Денис. — Они сумчатые, мужики. Как кенгуру. У их девушек маленькие сумочки на животе, понимаете? Совсем маленькие и плотно прижаты, поэтому не очень заметные. А соски — там, внутри, поэтому и фигуры такие странные…

И тут у Калюжного случилась-таки истерика. Он заржал с привизгом и навзничь завалился на мох, размахивая руками:

— Сумки! Кенгуру! Кенгуру, ёлки! Сиськи в сумке! — всхлипывал он и колотил по полу кулаками. — Мамка с сумкой! Охренеть!

Виктор наблюдал с растерянной ухмылкой и, когда Калюжный немного успокоился, спросил:

— Ладно. Мамки с сумками — это я понял. А как они узнали по грибам, Динь?

Калюжный приподнялся на локте:

— Ясно как. Нажрались, ёлки, и заторчали! — и снова гыкнул, уже устало.

Денис посмотрел на него с укоризной:

— В подвале у них — грибной муравейник, — начал он объяснять, и тут пробило меня.

Я сам не пойму, почему это было так дьявольски смешно. Видимо, это тоже был выход эмоционального и интеллектуального шока: Динька, с серьёзным видом говорящий дикие вещи. Единственное, на что меня хватило — это попытаться быстрее взять себя в руки. Денис смотрел хмуро, почти сердито, с выражением: «Я серьёзно, а вы ржёте, как идиоты», — и был в своём роде прав.

— Ты начал про муравейник, — сказал я, отчаянно пытаясь не расхохотаться снова. Я вдруг оказался в том состоянии, которое вызывает смех от любого пустяка. Только палец покажи…

— Муравейник, — терпеливо продолжил Денис, — а вокруг грибница. За ней ухаживают муравьи. Ребята спустились в подвал, а муравьи принесли Золмингу два грибочка, вот таких, с ноготок. Он их понюхал и догадался, что мать Цвика собирается приехать…

— Стоп, — Виктор прищурился. — Ты сам-то понял, что сказал?

— А что? — удивился Денис. — Я говорю, они узнали по грибам. Понюхали — и догадались. И Цвику давали нюхать. Он обрадовался.

Мы переглянулись.

— Это технологии, да? — спросил Виктор. — Какие-то здешние технологии, что ли? Чтобы гриб понюхать и…

— Надо быть Диней, чтобы всё это спокойно воспринимать, — сказал я. — Очевидно, технологии. Только не спрашивай, как именно можно догадаться о чьём-то приезде, понюхав гриб.

— Давайте поднимемся на крышу, мужики? — снова попросил Денис.

Я потрясённо понял, что ему, в сущности, пока всё равно, каким именно образом его приятели-лицин получают новости, нюхая грибы. Он просто собирает информацию о мире. И, пожалуй, он прав. Инопланетянин видит, как человек смотрит на термометр за окном и говорит: погода нынче тёплая — наверное, инопланетянину в первый момент не особенно важны строение и принцип работы термометра. Вещь, с помощью которой здешние жители узнают температуру воздуха — и предовольно пока. Ну, так грибы — вещь, с помощью которой здешние жители узнают новости. И хватит.

Обычное дело для этого мира, к чему суетиться?

— А ты нюхал? — спросил Калюжный.

Денис кивнул.

— Но я не понял. Лицин переговариваются запахами, а я понимаю с пятого на десятое, — грустно сообщил он. — Некоторые вещи не понимаю вообще, даже когда они — медленно и раздельно. У них вот тут — такая складочка, чтоб убирать запахи, а вот тут…

Вот что принципиально, думал я. Язык. Местная артикуляция. Речь запахами, которую надо попытаться, если уж не воспроизвести, то понять.

— Денис, — сказал я, — ты просто молодец. Тебя бы взяли в любую космическую экспедицию.

— Нет, — грустно сказал Денис. — У меня девять классов, кто взял бы?

— Пойдём на крышу, — сказал я. — Я видел этот аэростат во сне.

— Слышь, это, — сказал Калюжный. — Пусть хоть трусы отдадут. Что мы будем в одеялах — как идиоты?

— Можно зайти за трусами по дороге, — с готовностью сказал Денис. Ему не терпелось вытащить нас из этой комнаты и показать всё, что он успел тут изучить.

Я встал, а за мной — остальные. Кудинов отодвинул занавеску из зелёных нитей на окне: уличный свет уже стал мягким, вечерним, и я подумал, что мы ухитрились проспать почти целый день. Дождь перестал. Лес стоял вокруг дома зелёной стеной — и сам дом был частью леса, а увидеть из этого окна воздушный шар нам не удалось.

Впрочем, я уже знал, как он выглядит.

До того, как мы отрубились, мне еще верилось во всякий пацифизм. Я ведь думал, что покараулю, пока салаги дрыхнут. Разумовский сам предлагал — но я подумал, что сделаю надежнее: слишком уж его сильно лечили — и глаза у него прямо сами собой закрывались, заметно.

Калюжный просто сразу отключился — и всё. Я от него на секунду отвернулся, что-то говорил Артику — и готово дело: Серый уже в отрубе и храпит. А Разумовский еще некоторое время трепыхался, чего-то там втирал еще про дружбу народов — но было видно: надолго у него запала не хватит.

И точно. Разумовский начал что-то там про китайцев, которые всё едят, что по полю ползает, кроме танков, хотел еще сказать что-то про водоплавающих — но умер и не договорил. По нему самому могло ползать все, кроме танков — все равно ему было, умнику.

А я стал прислушиваться, только зря. Было тихо-тихо, деревня же! — только дождь еле шуршал. Дождь меня и добил. Я провалился в сон, как в западню.

В кошмар.

Потому что во сне была лаборатория типа той, что у Нгилана, только побольше раз в десять. И дела там творились грязные и жуткие.

Они прикрутили Калюжного, голого, к креслу, вроде прозрачным скотчем. Рот залепили, но глаза оставили — и взгляд у него был отчаянный, нестерпимый, как у приговоренного. Они содрали листок с его щеки — и из разреза полезли громадные мухи, синеватые блестящие трупоеды с мохнатыми лапами. Один полоснул Серегу ниже ребер чем-то острым, блестящим — целый поток мух хлынул из раны вместо крови.

А Динька и Артик стояли на каких-то невысоких подставках. Они были будто из пластилина; из них вытягивали куски тела, кожа вместе с мясом тянулись, как пожёванная жвачка…

Вот тут-то Динька меня и разбудил.

Первая мысль, ясно, была: живы, салаги. Такое облегчение, что камень с души просто. Прямо как родне им обрадовался. Но чуть погодя я пришел в себя и оценил обстановку.