Максим Далин - Запах разума

К тому же всё время происходит что-нибудь такое, что окончательно сбивает с толку.

К примеру, в первую же ночь, которую мы провели в усадьбе, в домике, который нам предназначила бабушка Радзико, в нашей комнате и в нашей компании остался Цвик. До самого момента, когда все улеглись спать, всё было в порядке — а как легли, так Цвик сел в угол, прижал колени к груди и сделал такой вид… ну…

Даже уши, по-моему, обвисли.

Что-то ему сильно было не так. А наши просто вырубились моментом — и всё. Наши дрыхнут, а Цвика одолела бессонница и, по-моему, ещё и депрессия.

То, что тебе плохо, а всем по фигу, кого угодно огорчит, мне кажется.

Я к нему подошёл, в смысле — подошёл на четвереньках, чтобы никого не будить. Спросил:

— Цвик, тебе больно? Плохо? — еле-еле слова подобрал.

А он посмотрел на меня замученными глазами и печально выдал такие слова, которых я ещё ни разу не слышал. И что они значат? И что мне делать с этим?

Единственное, что в голову пришло — пожалеть, что ли, как-то. И я его погладил по плечу. А у него моментально уши поднялись, глаза заблестели — и он носом мне в ухо, и прямо-таки в обнимку, и чуть ли не мурлычет, как кошка!

И до меня дошло: они же каждый вечер друг друга гладят, лицин! Всей семьёй. Выражают дружбу, наверное, симпатию, привязанность — что там ещё — и вообще обнимаются и ласкаются. Но Цвику почему-то нельзя идти к себе домой, где у него мама и сестрички, а мы его просто бросили. С его точки зрения, может быть, нам его трогать противно, он нам не друг — и вообще, ну, мы просто бросили его и всё. А он нам всё время помогал, как мог, и товарищами считал.

И я не знал, как ему объяснить, что у нас на Земле парни друг друга не гладят ни при какой погоде. Что если вздумают гладить, то про них начнут говорить всякое — и ещё хорошо, если не морду бить. Но — это ладно, в конце концов, это же на Земле. Да Цвик — и не парень, в смысле — не человеческий парень. Он же инопланетянин! Ксеноморф, как Артик любит это по-научному называть.

А с инопланетянами надо по-инопланетному. Что же в чужой монастырь со своим уставом-то переть — надо вести себя правильно, чтобы не обижать друзей. Если ему надо обниматься — будем обниматься. Тем более что Цвик ужасно милый. Милый шерстяной Цвик, плюшевый мишка. И его мама ещё там, в лесу, меня обнимала и гладила по голове, как в детстве.

Оказалось, кстати, что это очень непростое дело — кого-нибудь гладить и давать ему гладить тебя. Как-то это… не знаю… Когда взрослая тётка — ещё туда-сюда, но когда парень, да твой ровесник — ну замыкает везде, неловко до невероятия, и, почему-то, ужасно неприлично. Неприличнее, чем целоваться на улице взасос. А ведь, вроде бы, не делаем же ничего дурного… и вообще — ведь, наверное, должно бы быть приятно, да?

Единственное, чем я спасся — всё время представлял себе, что Цвик — пёс. И всё время думал, что сам я — свинья: как можно про разумного хорошего парня, про нашего друга думать, что он — животное, собака? Но когда я думал, что Цвик — пёс, у меня всё совершенно нормально выходило. И гладить его, и за ушами чесать, и трогать его гриву шикарную — ну, нормально! И что он меня трогает — тоже нормально, потому что пса гладить — это не плохо, тут ничего неприличного нет. И спать с псом в обнимку — ну, или с котом — тоже нормально. Спал я с котом, подумаешь! Тем более что Цвик — такой тёплый, шерстяной, нос у ноздрей холодный и влажный, в темноте, когда его гладишь, запросто можно перепутать.

И мы совершенно спокойно уснули рядышком. Я только немного завидовал Артику, потому что это Гзицино захотела, чтобы он её погладил, а с девушками — легче, даже с местными. Девушку гладить легко, даже если она — инопланетянка, и любовь с ней крутить ты не собираешься. Или когда меня мама Цвика гладила — в порядке вещей как-то. А вот когда товарища…

Прямо очень непростой обычай у них — гладить своих товарищей. Даже раздеться и дать бабушке Радзико себя обнюхать — и то было легче.

Я засыпал и думал, что назавтра мне придётся объяснять, чего это мы с Цвиком спим в обнимку. И мне даже приснилось, как Калюжный говорит нестерпимые гадости, и про Цвика, и про меня, а Витя смотрит брезгливо, а Артик качает головой — в том смысле, что надо, конечно, соблюдать местные традиции, но так тоже нельзя. А если им ещё что-нибудь этакое в голову взбредёт?

И я проснулся в самом паршивом расположении духа. Готовый в бой. Думаю, пусть попробуют что-то сказать — я им скажу! Но получилось совсем не так, как в поганом сне.

Витя на меня посмотрел — и осклабился:

— Чё, — говорит, — решил стать Цвикуле родной матерью?

А я сказал хмуро:

— И ничего смешного. Они всегда друг друга гладят, вы же знаете. Им, может, плохо, когда их не гладят. Они, может, переживают. Ясно?

И тут Калюжный выдал:

— А чего ты на стенку лезешь, Динька? Нормальное дело, ёлки, — и пятернёй Цвику в шевелюру! — Чё ты сразу-то не сказал, балбесина! Харр-роший Цвик, прекрасный! Только паука подержи пока… Пушистый! Чё стесняешься-то, ёлки? Уже сказал бы сразу…

Паук удивился, поднял лапы, а Цвик не удивился, а обрадовался. Забрал паука, ткнул Серёгу носом — полный контакт, просто — как никогда. Сплошное взаимопонимание.

Только я подумал, что это не такой замечательный контакт, как кажется. Калюжный — не из тех, кто так легко будет другого парня трепать по голове, гладить и расхваливать. Это он просто Цвика — как и лицин вообще, чего там! — совсем не считает человеком. В принципе.

Ему даже не надо специально представлять, что Цвик — пёс. Он примерно так его и воспринимает.

Как инопланетную двуногую говорящую собаку.

И какая радость, что Цвик не может об этом догадаться.

Я даже хотел как-нибудь тактично выяснить, что ребята думают о лицин на самом деле — но не сумел придумать, в какой форме спрашивать. Потому что, даже если Калюжного спросить: «Считаешь ты местных говорящими собаками или нет?» — он ответит «нет» в любом случае. Не так же прямо: лицин — говорящие собаки… Так они, наверное, это даже про себя не называют. Просто — видно, что для Вити они больше люди, а для Серёги — меньше люди. А для Артика — на сто процентов люди, надо слышать, как он с Гзицино общается.

Интересно, а мы для них — кто? Тут уж никак не предскажешь.

Тем более что образ жизни у них — настолько странный, что никаких общих точек никак не найти. Чем больше узнаёшь, тем заметнее.

Скажем, мы все знаем, кто у Цвика мать. Дценг. Сумка. А кто у него — отец?

Отчеств у них нет, мне кажется. Зато родословное древо — есть: Цвик показывал сложный-сложный чертёж на громадной панели из чёрного стекла, в доме бабушки Радзико — я бы не понял, что это родословное древо, да Цвик показал себя, показал свою маму, показал Гзицино и ещё кое-кого из знакомых. Но я ему так и не сумел объяснить, чтобы он показал и отца — не на схеме, а по-настоящему. Познакомиться.