guru1 - Сентиментальное путешествие на пиратском бриге

Запыхтела и забулькала паровая машина - дань прогрессу века двадцатого, ухнул ревун, звякнул корабельный колокол, с мостика раздалась команда, утверждённая глухой боцманской божбой, и бриг двинулся по глади Дона, плавно разворачиваясь и выходя на стрежень. Мимо стрельчатого окна каюты проплыло здание вокзала, уехала назад пристань с платочками, тальянкой, пляшущими купчиками без гильдии, девками в сарафанах и парнями в смазных сапогах и красных рубахах, остались позади уже знакомые и привычные жлобы (жлоб - коренной житель воронежской губернии), впереди были донские казаки и казачки, прославленные синематографом, графом Львом Николаевичем и моими предками, не раз напоминавшими мне о корнях, из коих произрастает наша многочисленная фамилия.

Правда, рождённая вовсе не в казачьих землях, а в местах не столь отдалённых, где по указу Его Императорского Величества Леонида Первого нёс службу государеву мой батюшка, я о донских казаках знала лишь в теории, а вспоминала лишь тогда, когда меня, расшалившуюся и не желающую признавать над собой никакой власти, ставили в угол коленками на горох.

Тогда я громко вопила о сатрапах, кои лучше пусть сабелькой вострой мне голову с плеч снесут, но не унизят честь казацкую!

Батюшка, впадавший в пароксизм хохота, тут же вынимал растрёпанное и зарёванное чадо из угла, и, шлёпнув для порядку, давал мне добрый кус шоколада, после чего передавал меня бонне, швейцарке мадемуазель Годо...

В дверь, низко согнувшись, вошёл бедно одетый бледный слуга со следами явного и постоянного недоедания на измождённом лице и тем прервал мои сладостные детские воспоминания, заставившие уронить на батистовый платочек с фамильным вензелем сладкую чистую слезинку. Поставив на столик пышущий жаром самовар и сняв с левой руки снизку больших и свежих калачеевских баранок, он молча замер у двери с вечным "чегоизволитес" на лице в ожидании момента, когда мой спутник, добрейший доктор Пруденс, отвернувшись от его взгляда, нащупает в поясе пару мелких монеток "на чай". Получив с доктора, он, чуя в Пруденсе иностранца, представился на заграничный манер, склонив голову с покрытым перхотью пробором: "Vitalik-ssss". И растворился в воздухе...

Путешествие началось. Мы с доктором прихлёбывали ароматный индийский чай чаеразвесочной фабрики купца первой гильдии Бронштейна с эмансипированным названием "Работница", жевали баранки, а доктор, в перерывах между шумными глотками, читал вслух месячной давности газету социалистов-межрабпомовцев "Русская Правда", сообщавшую о мерах партийного свойства по внедрению в среду рабочих ткацких мануфактур трезвого образа мысли и повседневной жизни. Читал он, как обычно, с ужасным акцентом, и под мерное покачивание брига и мерное покачивание же докторских речевых периодов, я заснула, даже не сняв ботинки и не расстегнув крючки лифа.

Оттого мне снились мускулистые рыбы в папахах и бурках, грозно разевающие беззубые рты и пучащие синие-синие глаза, взглядами же указующие на кумачовый транспарант с надписью: "Пьянству - бой! Бог - с тобой!"

Глава 3

Проснулась я от звука корабельного колокола. Заботливый спутник мой приготовил необходимое для утренних процедур: таз с холодной водой и патентованную мятную палочку для освежения зубов и дёсен (как написано было славянской вязью на целлулоидной её упаковке).

Умывание, немного массажа, и вот уже я, как гоголевская красотка, улыбаюсь себе в зеркало с выражением: "Ну разве я не хороша?" Поддразнив себя высунутым языком, напускаю на лицо солидность и лень, чтобы пристойно выйти на палубу, где под тентом накрыт завтрак.

Доктор, не дожидаясь меня, уже приступил к трапезе, и теперь уже промокал губы батистовым платочком после немалого глотка желудочного бальзама, постоянно при нём находившегося, дабы приступить ко второй перемене.

Аппетит мой в сей ещё ранний час дремал, и потому, отщипнув от пышного калачеевского калача малую крошку, я рассеянным взглядом окинула корабль и его окрестности.

Дон в этом месте больше напоминал не мощную русскую реку, а волжскую протоку, по краям поросшую камышом с орущими к дождю толстыми лягушками.

По берегам росли виноградники, яркая весенняя зелень которых вызывала желание, вертя хвостом, протявкать: "Виноград-то зелен!". И потому взор свой я перевела на палубу, на которой заметила несколько прелюбопытнейших персонажей, достойных кисти Сурикова или Репина.

Центром этой группы был, несомненно невысокий еврей неопределённого возраста с лотком офени на широком брезентовом ремне, несколько утягивающем его горбатую спину. Лицо этого персонажа неуловимо напоминало мне ослика, которого о прошлом годе пытался подарить мне на Нижегородской ярмарке татарский мурза с плоским лицом Чингис-хана, кривоватыми зубами и натёртыми поводьями до мозолей грубыми руками.

Мурза этот, господин изрядно начитанный, вёл атаку на мою невинность, используя стихи, которые выдавал за собственные сочинения. Не помню подробностей, но несколько строк его врезались мне в память:

На закате ходит парень

Возле дома твоего!

Поморгает он глазами,

Да не скажет ничего!

И кто его знает,

Чего он моргает?

Чего он моргает?

На что намекает?

При чтении он самодовольно отставлял ногу и дирижировал правой рукой, левую же засунув за отворот английского сукна сюртука. Глазами же он усиленно моргал, то прикрывая, от открывая данные ему природой щёлочки, напоминая при этом атакующий бронеход, осыпаемый градом пуль из митральезы.

Ослика он представлял как британского мула, каковой в еде неприхотлив, вынослив и верен хозяевам. Ну откуда ему было знать, что с британскими мулами мне пришлось тесно пообщаться в сирийской пустыне, где они действительно заслужили самых высоких рекомендаций...

Так вот: еврей на палубе напоминал того, не принятого мной, ослика общим унынием, написанным на его измождённом лике, покорностью судьбе и чертами когда-то, похоже, привлекательного лица, которые жизнь изменила до неузнаваемости.

В лотке его навалены были гончарные изделия, обращающее на себя взгляды своей асимметрией, несуразностью и практической неприменимостью. Фигурки женщин, мужчин, животных и даже, что для евреев нехарактерно - свиней, были изуродованы рукой скульптора так же сильно, как жизнь изуродовала душу и тело их продавца.

Шальная мысль мелькнула у меня, что фигурки сии нужно бы выставить по периметру дома Его Императорского Величества, дабы вор или тать, наткнувшись на них впотьмах, испытал ужас и выдал себя невольным вскриком.

Также некоторые из них можно было бы начинить взрывчатой смесью, поскольку всё-таки встречаются тати не из пугливых, а осколок прочной керамики разит не хуже чугунного...