Прекрасный Старый Мир

Спустившись и прибрав, взамен на роспись и печать, пакет корреспонденции, побрёл я в нумер. Разделся, влез в прохладный бассейн, да и предался мыслям толку философского, на воспоминаниях вчерашних настоянных. Итогом четверть часовых размышлений было обращенное к потолку: “Это просто пиздец какой-то!”

Придя к этому мудрому выводу, я решил, до поры, на обдумывание забить: сознание штормило, а мозг, заместо помощи, с упорством, заслуживающим лучшего применения, старался воспоминания: стереть, заменить, нивелировать. И лучше пока делом заняться, а уж к разборам полётов вернуться через несколько часов, а то и дней. Когда наиболее ярко-травмирущие воспоминания не забудутся, но потускнеют. Ну а как занятия одарённого, так и наставления Артемиды сие сотворить позволяли, так что выбрался я из бассейна, полюбовался на царапину, которая жуткая ранища, да и решил для начала себя заштопать.

Возвращаться пришлось в тот же бассейн, края дырки ранить вновь, хорошо что моей власти над эфиром на это хватало. А то срезать куски себя, по ране, скальпелем каким… аж передёргивает. Ну а освободив края и нутро от корки и омертвевшей ткани, занялся я рукоделием. Без него, боюсь, шрамина вышел бы совсем непотребным: невзирая на не слишком большую глубину, некоторый излишек плоти (жирок, прямо скажем), растягивал рубец до сантиметровой толщины.

Ну а через пару дюжин минут закончив сие надругательство, полюбовавшись на картину: “утренняя бойня в гостиничном бассейне”, я привёл зашитое в порядок, убрался и, со вздохом принялся за корреспонденцию. К “не заслуживающим Лешего внимания” в этот день я был, признаться, излишне ехиден. Впрочем, не намного ехиднее обычного, а Добродум мне на эту тему истерику не закатывал, напомнил я себе.

Так день, не покидая нумера, и провёл. Единственное что, после окончания разбора корреспонденции, извлёк из сейфа свой саквояж, отобрал бумаги (из-за которых я героически удушегубил шесть человек, нужно отметить), разобрал барахло, привёл в порядок цербик, да и отложил дырявый панцирь в сторонку.

Вечером заснуть не мог: не помогла ни медитация, ни даже эфирные ухватки. Меня била нервическая дрожь. Решив “эфирного нокдауна” себе не устраивать, полчаса утруждал себя гимнастикой, после чего навернул чарку полынной водки из ледника нумера. А засыпая, выразил робкую надежду, что в привычку подобный способ отходить ко сну у меня не войдёт.

Проснулся сам, уже в сносном состоянии, да и курьера сегодня не наблюдалось, так что углубился я в изучение учебной литературы. А в полдень двери нумера были распахнуты обладающим сияющей рожей и благоухающим молодым вином и дымом Добродумом. Бросив взгляд за столик, где валялся пробитый панцирь, я чуть не пережил кризис гендерной самоидентификации: уж больно моё положение смахивало на супругу, поджидающую загулявшего супруга. А в роли сковороди – панцирь, мысленно хмыкнул я, широко улыбаясь начальству.

Оно, знаючи меня, в ответ на кроткую и добрую улыбку явно поскучнело. Ну а я начал речь вести:

— Приветствую, Добродум Аполлонович, поздорову ли будете? — лучился улыбкой я.

— Поздорову, благодарю, — с подозрением воззрился на меня Леший. — А у вас, Ормонд Володимирович, как дела и служба?

— А обеспечьте приватность беседы, бесценный Добродум Аполлонович, — улыбнулся я столь ослепительно, что, наверное, вышел перебор: начальство аж передёрнуло.

Впрочем, эфирное воздействие, подобное нашей прошлой беседе, Добродум сотворил и с мордой внимательной и серьёзной уставился на меня. Я же, несколько смирив желание ехидно поглумиться, выдал информацию серьёзно:

— Гай Вермис из списка, могильщик. Пребывал в компании неустановленных лиц, высоковероятно — татей. Установить связь его с последними, в силу подробной и обильной информации, предоставленной перед заданием, не удалось, — всё же затернился я. — При выходе на контакт предположительные тати потребовали всё имущество, за исключением носильной одежды. Имея при себе отчёты от трёх предыдущих агентов, нашёл последнее невозможным. Пятеро татей убиты. В процессе борьбы Гай Вермис предпринял покушение на мою жизнь, исподтишка. Убит мной, как и тати. Сам я получил лёгкие ранения, — с этими словами я поднял и брякнул на столик зияющий дырой панцирь. — Один из татей был практикующим одарённым.

Рожа злокозненного Добромира по мере короткого рассказа всё более радовала моё доброе сердце, как выпученными глазами, так и приоткрытой пастью. Впрочем, по окончании короткого отчёта он встряхнулся и затребовал подробности, в которые я его и посвятил.

— Так, Ормонд Володимирович, давайте для начала вы мне скажете, как вы сами? Всё же людей вам убивать не доводилось, да и что за ранение? — покосился он на панцирь.

— Терпимо, спасибо Артемиде Псиносфеновне, — ответил я, расстёгивая рубаху. — Ну и царапина, — продемонстрировал я шов, тут же эфирно проверенный.

— Да, почти царапина, повезло. Дурно всё это, — задумчиво пробормотал он.

— Что агент предал? — уточнил я.

— Да нет, это-то нормально, точнее, случается, и не сказать, чтобы редко. Одарённый, — хмуро протянул Добродум, что и до меня донесло некую истину. — Ладно, по прибытии проверит ваше состояние Артемида Псиносфеновна, раз уж ей “спасибо”, да и к терапефту обычному зайдёте. Испытательский срок у вас завершён. Поздравляю действительным секретарём и квестором, Ормонд Владимирович, бумаги оформлю по приезду, — дежурно пробормотал он, явно пребывая мыслями не тут.

И вот в чём дело. Одарённый-преступник, причём не разово, а явно член преступной организации. Дело немыслимое, нам это банально не нужно. Таковой, как “бак с горючим”, заработает более, пальцем не шевеля, без риска. Есть варианты, но напрашивается в первую очередь самый очевидный вариант:

— Мыслите, был это политик римский управы тайной? — уточнил я.

— Напрашивается, но маловероятно. Я бы с вами в таком разе беседовал в карцере, возможно, из соседней каморы. Уж персоной нон грата меня бы объявили. Что тайная миссия, могу поверить, но без прикрытия… Нет, невозможно! — отмахнулся он.

— Но тогда у них в трущобах выходит настоящая клоака, — заключил я. — Как сие возможно, помыслить трудно.

— Да уж, выходит, что так. Дождутся римляне второго Нерона, только из плебса, — хмыкнул он. — Это выходит… сколько ему годков-то было, вы не упоминали? — решил уточнить он.

— Между тридцатью и сорока, не более и не менее, — ответил я. — И он, выходит, гимназиум не кончал, проверки не получал…

— А значит, родился в трущобах же. Полис в Полисе, — хмыкнул Леший. — Впрочем, будем думать, что с сим делать, точнее, какую позицию занимать. Вряд ли таковых много, Управы римские хоть и ленивы, но крупное явление преступных одарённых не пропустили бы. Да, отчёт составьте, максимально подробный. Можете не составлять, — ехидно взглянул он на дёрнувшегося меня, — только я вас от бесед с лицами заинтересованными ограждать в таком разе не буду.