Прекрасный Старый Мир

Ну да, сгноят всякие причастные и прочие товарищи на допросах, изящно названных беседами. А вообще, включив мозги (не в последнюю очередь из-за злоначльственного присутствия), я получил неважную картину “римского бытия”. А именно, Полис с преступниками, например, в шайках, борется непримиримо, а о термине “организованная преступность” политики даже и не слышали.

И вопрос тут вот в чём: педагогика в полисе построена на высоком уровне, и человек, неважно в каком качестве, место в социальной структуре занимает. Хочешь просто жить — путь тебе в подданные, получишь возможность, не слишком перенапрягаясь, вполне достойно существовать. Горишь желанием “сделать лучше”, причём, неважно, себе или всем окружающим — иди в граждане, возможности будут и к тому, и к тому. Не желаешь ничего делать или решать — есть путь раба.

Система более-менее устойчива, соответственно, преступники, в большинстве своём — психически нездоровые люди, потому как здоровым предоставляется достаточно путей для самореализации. Но дело тут вот в чём, недовольным быть — свойство человека, всегда “что-то не так, чего-то не хватает”. А систематизированная и организованная преступная группа становится раковой клеткой: она ухудшает жизнь массе людей, стимулируя рост недовольства. Недовольные люди приходят к выводу, что “все им должны” и… становятся преступниками. Безусловно, не все, но организованная преступность создаёт среду, в которой преступники воспроизводятся, то бишь для оного воспроизведения благоприятную.

— И какого лешего эти трущобы вообще терпят, — пробормотал я себе под нос.

— Структура Рима такова, что менять что-то местные политики видят опасным, — ответил Леший. — Это и на жителях отражается, этакий “застрявший в истории” Полис. Уже с сотню лет, с учётом разработок биологов, Рим может себя прекрасно обеспечивать, например. Либо разрастись и заселить трущобы, но детей мало, приток населения идёт от “недовольных” из других Полисов. А к самообеспечению у римлян нет стремления, скорее тому сопротивляются. Ладно, Ормонд Володимирович, собирайтесь. Я же с добытыми вами бумагами пока ознакомлюсь, — направился он к сейфу, — да и отправимся домой.

— Неделя же? — уточнил я.

— А зачем нам тут неделю пребывать? Вопросы посольские решены, соответственно, ничего нас тут не держит, — озвучил Добродум. — А вообще, ваша претензия об информированности вас на тему агентов, имеет обоснование. В рамках Рима, — уточнил он, — да и есть несколько близких по бардаку Полисов.

— И каких же? — заинтересовался я.

— В основном, заокеанские Полисы. Кто их основал, сами знаете, — на что я покивал — в основном молодежь, с не самым лучшим образованием и мыслями, что “они знают, как лучше”. — Ну вот и творится там, хотя, нужно отметить, далеко не везде, бардак почище местного.

Собственно, собирать-то мне особо ничего не надо было, тут скорее Добродума, погрузившегося в бумаги, ждать пришлось. Так что пробежался я по лавочкам гостиного двора, накупив гостинцы родным, да и отправились мы с Лешим в воздушный порт. И довольно любопытным был способ, которым мы добрались до Вильно: Добродум нанял небольшой курьерский самолётик на четырёх человек практически без груза.

Меня сначала удивил, даже несколько насмешил вид серповидных, многолопастных пропеллеров. Однако, доставил сей самолётик нас в Вильно за три часа, что, учитывая расстояния, выдавало скорость если не фантастическую, то крайне высокую. Как мне ранее казалось, для винтовой авиации недостижимую.

В самом же Вильно, тотчас по прибытии в Управу, Добродум осуществил свою угрозу, то есть призвал Артемиду и отдал меня ей на растерзание. Растерзание проходило в тёплой, дружественной обстановке, в трапезной Управы. И, кстати, демонстрируя высочайший профессионализм гетеры, никак не касался происшедшего: просто беседа на отвлечённые темы, вроде той же истории и диплициклов, знакомство с которыми Артемида явила отнюдь не поверхностное.

И лишь её же наука и пристальное вдумывание позволило в части абсолютно невинных вопросов выявить диагностический подтекст. Причём уверен, что лишь в малой доле их. А по окончании трапезы Артемида поставила вердикт, что жить буду. А насколько недолго и хреново, зависит от меня.

— И учтите, Ормонд Володимирович, эмпатия у вас ослаблена. Что в текущих реалиях вам благо, но знать, обращать на это внимание и при нужде нивелировать последствия вам надо, — подытожила гетера перед прощанием.

Возможно, и так, рассуждал я, распрощавшись с дамой и бредя, направленный злонравным Добродумом, в близлежащую лечильню. Жизнь Ормонда, самограниченная в социальных проявлениях, развитой эмпатии не способствовала. А Мир Олега тем более, дегуманизация там — проблема не только “правящих кругов”.

Впрочем, “ослаблена” не значит “отсутствует”, до патологии не дотягивает. А эффекты оной имеют как отрицательные, так и положительные моменты. Но про внимание Артемида верно сказала, подытожил я.

В лечильне же осмотревший меня терапефт (за счёт Управы) совершил над рубцом эфирное воздействие, да и обозначил необходимость показаться перед ним через седмицу. Тут, кстати, сыграло роль эллиническое отношение к красоте телесной в Полисе: губы на пол лица не надуют, но очевидные изъяны внешности понимались болезнями, излечения требующими.

Отчитавшись перед злонравным начальством о деяниях своих, я был с миром отпущен, аж на трое суток. Это, выходит, ежели я, например, голову потеряю, мне седмицу отдыха предоставят, не менее, оценил я.

Впрочем, время было уже совсем позднее, так что я, переночевав, с раннего утра отправился к родным. Одарив гостинцами, моя загадочная персона бровями шевелениями и видом таинственным отца от поездки по делам отвратила, так что дела были сброшены на старшего братца, а меня Володимир завёл в кабинет, усадил и требовательно уставившись вопросил:

— Что сказать хотел, Ормонд?

— Слышали ли вы, отец, о новинке воздухоплавательной, супницы некие, появившиеся лет пять назад? — вопросил я в ответ.

— Слышал, да негодящее дело. Дорого, да и скорость невелика, — отмахнулся Володимир, снисходительно уставившись на меня, да и откинулся на спинку кресла.

— Невелика, говорите, — протянул я. — Вот только в Рим я попал за ночь. И совершает Спорый, аэростат, на котором я прибыл, рейс от Вильно до Рима за сутки в оба конца. При учёте разгрузки, притом. А везёт он тысячу четей веса, — веско подытожил я.

— Погоди-погоди, — нахмурился отец. — А не ошибся ли ты? Приглашал меня Всеслав Ложка, академик наш, на демонстрацию, припоминаю. Энас заместо меня был, да говорил, что негодящая задумка.

— Прототип, небось, был, — высказал предположение я. — Либо денег не хватило, либо специально скрывал, желая сливки снять. Странно, но ежели учёный в партнёры дельца хваткого заимел, вполне возможно. Полис в торговлю сверх нужного не лезет, а ныне выходит, что снуют эти супницы не первый год по маршрутам дальним. Скорость у них около двухсот вёрст в час, расходы на топливо — слёзки. Вот и посчитайте, отец.