Дмитрий Карасюк - История свердловского рока 1961-1991 От «Эльмашевских Битлов» до «Смысловых галлюцинаций»

3 ноября «Урфин Джюс» съездил в Челябинск. Несмотря на трескучий мороз, прием был теплым. Впрочем, к аплодисментам на выезде «джюсовцы» за этот год уже успели привыкнуть. После концерта — традиционный банкет, на этот раз имевший вид грандиозной пьянки в общежитии, где поселили свердловчан. Спали вдевятером на четырех кроватях… Егор отчаянно обнимал Сашу… но, проснувшись и разглядев соседа, был жутко разочарован.

По возвращении домой стало не до лирики. Лакированная крышечка подполья затрещала… До идеологических властей Свердловска дошла информация о концертах «УД» в Казани. Власти взбеленились не на шутку. 21 ноября Пантыкин был вызван на ковер в отдел культуры Свердловского горисполкома. Виктор Олюнин пообещал, что теперь расправится с группой не на словах, а материально. Он объявил, что коллектив официально расформировывается, и то, что группы «Урфин Джюс» больше не существует, будет напечатано во всех газетах. Приведя в пример недавно лишенного советского гражданства Юрия Любимова, чиновник озвучил официальную позицию: если талант идет неверным курсом, то его уничтожают.

Суровость Олюнина легко объяснима. Незадолго перед этим разговором, 5 октября, в Свердловске был арестован Александр Новиков. К тому времени он уже отказался от потуг на рок-н-ролл и выпустил альбом в стиле шансон «Улица Восточная», более известный как «Вези меня, извозчик». Песни Новикова моментально разлетелись по всей стране и даже прозвучали на западных радиостанциях. Арестовали его по уголовной статье за нелегальное изготовление аппаратуры в промышленных масштабах, но все в голос говорили, что страдает он за свои песни. Можно не сомневаться, что городскому отделу культуры сильно накрутили хвост за недоглядство. Так что теперь приходилось, роя носом землю, искать несуществующую крамолу.

А тут еще в недавно созданном еженедельнике «Собеседник» упомянули «Урфин Джюс», и, естественно, не в хвалебном ключе. «Довольно широко «кочуют» сейчас записи выступлений… ансамбля «Урфин Джюс». Не будем говорить о названии группы из Свердловска. Действительность, предстающая перед нами в песнях «Урфина Джюса», настолько перевернута и искажена, что впору задаться вопросом: а стоит ли вообще создавать такое, как, скажем, «Город объедков» — именно так называется один из альбомов ансамбля. Кстати, об этих «альбомах». Не знаю, на каких «студиях» они записаны, но на качество при прослушивании пожаловаться нельзя…» (М. Нефёдов, «Недавно я услышал где-то», № 40, 1984). Несмотря на признание центральной прессой достоинств свердловской звукозаписи, читалось все это зловеще.

Несколько разрядила ситуацию другая столичная публикация. «Литературная газета» отдала почти целую полосу под материал ««Урфин Джюс» меняет имя» (5.12.1984). Специальный корреспондент «Литературки» Валерий Кичин не просто приехал в Свердловск и переговорил с комсомольскими функционерами, он изучал ситуацию, встречался с музыкантами, а затем собрал «круглый стол» с участием Кормильцева и Грахова. Разговор посвятили не шельмованию, а именно проблемам молодежной музыки, в том числе и недопущению ее к аудитории. Концовка, в которой и говорилось о смене группой «устрашающего» названия, была компромиссом между Кичиным и обкомом комсомола. Если бы этой коды не появилось, комсомольское руководство области угрожало сделать все возможное, чтобы материал в газете не вышел.

Статья в «ЛГ» наделала в Свердловске много шума. Ее обсуждали во властных кабинетах, в учреждениях культуры, в учебных заведениях и на кухнях. Горотделу культуры волей-неволей пришлось сбавить обороты — большая московская газета писала, что с рокерами необходимо не расправляться, а разговаривать. Печатное слово тогда ценилось высоко. Именно после выхода материала в «Литературной газете» начался диалог с властями о создании рок-клуба.

В начале 1980-х ритм существования Советского государства никак не совпадал с рок-н-ролльным битом. Огромная проржавевшая госмашина двигалась уже по инерции, ее изношенные детали работали вразнобой, вращаясь все медленней. Резкие гитарные звуки и молодой задор юных музыкантов раздражали неповоротливую громадину примерно так же, как тиканье часов сводит с ума больного мигренью. И дело не только в гитарах, неудовольствие вызывало все, что не укладывалось в окостеневшие догмы: непричесанные Союзом писателей литераторы, художники-нонконформисты и всякие прочие тарковские.

Выражения «Рок — музыка протеста» или, того пуще, «музыка бунта» в советской печати применялись исключительно к творчеству западных исполнителей, протестовавших против «ихних капиталистических безобразиев». Так как в СССР все было «чинно и благородно», то и существование «музыки бунта» теряло всякий смысл. А то, что бессмысленно, — ненужно и даже вредно.

Да никто и не думал о бунте. Подавляющее большинство музыкантов никогда не были оппозиционерами и уж тем более — идейными врагами Советской власти. Они родились в СССР, росли последовательно октябрятами, пионерами и комсомольцами, воспитывались в духе заветов Ильича. Для каких-то враждебных идеологий в среднестатистической молодой голове просто не оставалось места. Конечно, рокерам, как и всем гражданам Союза, досаждали отдельные недостатки повседневной советской действительности, но в первой половине 1980-х переходить к масштабным обобщениям и анализу происходящего в целом почти никто из них не пытался. «Мы не представляли себе, что такое социальный протест! — вспоминает Владимир Назимов. — Спроси нас, тех, молодых, про него, мы бы ответили про… Дина Рида! Никто из нас не думал о правах человека, мы просто занимались музыкой, которая нам нравилась».

12 ноября 1981 года музыканты «Урфина Джюса» яростно спорили на репетиции о социальных проблемах страны. Итог этого рубилова вполне невинен и благонадежен. Сводился он к нескольким пунктам. Рокеры не желали коренных перемен. Как все образованные советские люди, они твердо знали, что социализм — более передовая формация, чем капитализм, и сами делали вывод, что рок в СССР — это не бунт, как на Западе, а всего лишь критика отдельных недостатков. Пантыкин сравнивал себя с художниками периода критического реализма и, подобно им, собирался вскрывать гнойники и демонстрировать слушателям их содержимое. Указывать кому-то выход из создавшейся в стране обстановки он не собирался.

История сохранила не только резолютивную часть этого столкновения мнений, но и позиции спорщиков. Белкин считал, что музыканты не имеют права критиковать руководство страны по любому поводу, так как живут неплохо, и если чего-то и не имеют, то сами в этом виноваты. Кормильцев утверждал, что система прогнила сверху донизу, партийная власть коррумпирована, а народ забит. Пантыкин соглашался с обоими.