Михаил Алпатов - Всеобщая история искусств. Искусство древнего мира и средних веков. Том 1

Переводя на плоскость трехмерные предметы, египтяне сочетали вид на предмет сверху с его видом сбоку; передавая предметы, видные друг за другом, они располагали их поясами; в пейзаже они сочетали вид сверху на пруд с деревьями, видными в профиль; вместо ракурсного изображения нарисованной на плоскости птицы они давали ее профильное изображение, будто она, как живая, отделяется от плоскости. Египетские художники обычно выбирали точки зрения, откуда предметы можно обрисовать наиболее характерным контуром, откуда они более всего напоминают иероглифический знак. Вместе с тем египетские художники стремились сохранить плоскость украшаемой стены или каменной плиты и поэтому предпочитали профиль ракурсу и избегали многопланности. Но эти приемы как общепринятая система приобретали свое оправдание лишь благодаря тому, что они были средствами художественного выражения и что египтяне свободно с ними обращались в зависимости от различных задач.

В таком замечательном египетском рельефе, как Гези (47), приемы распластывания складываются в образ несравненной красоты. В сопоставлении фигуры с письменами наверху особенно ясно родство египетского рельефа с иероглифическим знаком. Фигура отличается изяществом и вместе с тем исполнена силы; она вся устремлена вперед, как египетские статуи, и вместе с тем спокойна, в ней много твердой уверенности; ее формы мягкие, градации плоскостей тонкие, хотя силуэт несколько угловатый и даже жесткий. Можно без преувеличения сказать, что вся многогранность характеристики Гези, сочетающего изящество и силу, могла быть достигнута только благодаря сопоставлению профиля головы с фасом плеч, трехчетвертного расположения живота с профилем ног. Мягкость моделировки, передача самого кожного покрова и всюду проглядывающего костяка, особенно ключиц, сочетается здесь с неизменным в Египте стремлением придать живой форме вид простого геометрического знака, в частности выделить в силуэте человеческого тела два треугольника, отвесные линии и горизонтали. Этот канон в изображении человеческой фигуры надолго утвердился в египетском искусстве. Он сохранился до позднего времени, когда греко-римские художники намеренно пытались работать «под египтян». Но достаточно сравнить Гези с любой распластанной фигурой в позднеегипетском искусстве, и нас поразит жизненность образа Древнего царства, богатство его линий, их гибкость и певучесть — черты, которые ускользали от подражателей.

В рельефе фараона Древнего царства (50) его голова поставлена в профиль, плечи и глаз — en face. Художник придал фигуре ясную силуэтность, и вместе с тем весь образ как бы обращен к зрителю и носит симметрически уравновешенный характер. Нужно мысленно «исправить» подобный египетский рельеф, как «исправил» свою картину Делакруа, когда его упрекнули в анатомической направленности одной фигуры, и так же как образ Делакруа в «исправленном» виде потерял всю свою привлекательность, так же потеряет египетский рельеф. Действительно, представим себе глаз и плечи переданными, в ракурсе, и мы увидим, что этим нарушится плоскостность, фигура потеряет внушительность и силу, глаз утратит значение иероглифического знака, плечи — силу своего разворота.

Особенную красоту придает египетскому рельефу Древнего царства тончайшая техника выполнения, мягкие, едва уловимые глазом округлости и припухлости форм, тонкие валики в качестве границы форм, которые при боковом резком освещении превращают изображение в кружево линий, в тончайшую ткань узора. Плоские египетские рельефы подвергались раскраске; цветовые соотношения вносили еще больше нюансов в передачу формы.

Рядом с памятниками «высокого жанра», торжественно выступающими статуями, величавыми рельефами и портретами в Египте развивается «низкий жанр» бытового, более жизненного искусства. Не нужно представлять себе, что между обоими этими жанрами не было точек соприкосновения. Вряд ли правильно считать, что высокий жанр был свойственен лишь искусству высших слоев, низкий — трудовому народу. Скорее следует думать, что это были два рода художественного мышления, отвечавшие двум различным кругам тем. Образ умершего, образ властелина требовал строгих, сдержанных форм, самоограничения. Художник свободнее отдавался наблюдениям, когда восстанавливал картины жизни, оставленной умершим на земле. Правда, она не имела еще в глазах египтянина самостоятельной ценности; она получала отраженный свет от владыки, которому она служила. Лишь в меру этой зависимости в искусство получали доступ сцены труда, картины охоты, жатвы и других полевых работ.

Изображение окружения владыки, его владений и слуг, приближенных и подчиненных восходит в конечном счете к варварскому обыкновению отправлять в загробное путешествие вслед за самим владыкой его жену, наложниц, рабов, домашних животных. В древнем Египте этот жестокий обычай был оставлен, живые существа были заменены их изображениями. Пестрое зрелище повседневной жизни должно было тешить умершего господина, как светлые сновидения; оно должно было продлить его существование. Под этим предлогом искусство расширило свой круг тем, и множество бытовых мотивов проникло в изобразительное искусство.

Египетский художник проявлял замечательную зоркость, восстанавливая повседневную жизнь на стенах погребальных сооружений. Мы видим легкие остроносые египетские ладьи; одним согласным взмахом весел гребцы приводят их в движение, и они скользят по гладкой поверхности великой реки. Матросы поспешно убирают паруса, рыбаки тянут сети, женщины катаются среди зарослей пруда, в поле собирают лен, вяжут снопы, в садах идет сбор винограда, ремесленники, не разгибая спины, трудятся в мастерских, купцы бойко торгуют, и в час отдохновения люди предаются пляске.

С особенной любовью передается жизнь животных. Древнеегипетский художник третьего тысячелетия до н. э. не уступает в этом ассирийским художникам VIII–VII веков до н. э. Он прокрадывается в заросли тростника, где много дичи, изображает рыб, резвящихся в струях воды. От его взгляда не ускользает даже, как газели среди пустынных скал производят на свет своих детенышей.

Но, пытаясь передать все замеченное, художник не может бросить исконные навыки своего мастерства. Бытовые фигуры и даже звери выстраиваются в длинный ряд, словно это участники торжественной процессии; сцены следуют одна за другой стройными ритмическими поясами, заполняя снизу доверху погребальные камеры. Образы повторяются бессчетное число раз, как однообразные заклинания в священных текстах.