Михаил Алпатов - Всеобщая история искусств. Искусство древнего мира и средних веков. Том 1

Фрагмент росписи Древнего царства — гуси из Медума (60) — замечательный памятник древнейшей египетской живописи. Безупречная верность взгляда, уверенность руки художника — все это находит себе аналогию разве лишь в изображении животных в искусстве древнего Китая. Здесь нет ни преувеличений в характеристике, ни поисков нарочитого эффекта, ни надуманного аллегоризма, как в Передней Азии (ср. 32). При всем том точность рисунка сочетается с замечательным чувством ритма. Египетскому мастеру, видимо, было особенно по душе, что живые гуси обычно держатся вместе и свершают сходные движения и потому легко могут быть очерчены параллельными контурами. Он постарался так сопоставить двух гусей с третьим, клюющим корм гусем, что все три связаны одним ритмом линий и вместе с тем как бы передают два момента одного действия. Птицы приобретают внутреннюю значительность, вся роспись — настоящую монументальность.

Сочетание бытовых мотивов с чертами большого стиля придает особое очарование мелким египетским статуям Древнего царства. В одной статуэтке (48) превосходно подмечено усилие, которое делает смуглая коренастая женщина, замешивая в квашне густое тесто. Впрочем, и она смотрит перед собою тем же невидящим взглядом, что и большие статуи, словно работа не целиком поглощает ее внимание. Египетский художник выдает свое понимание скульптуры в обобщенности форм, в ритмичности контура, то более крутого, то более закругленного, в том, что фигура почти сливается с квашней и вся статуэтка образует сплошной массив.

В пору Древнего царства египетское искусство достигает высокого развития и расцвета. Это в подлинном смысле классическая пора, золотой век египетского искусства во всех его различных проявлениях. Оно подкупает своей чистотой, несложностью, цельностью своих образов. Сквозь мифологическую оболочку египетского мировоззрения в нем проступают черты подлинной человечности. Мастерам древнего искусства был чужд дух сомнения и тревоги, искание нарочитости, выражение страстной борьбы. Самое ядро жизни, ее существо были доступны их поэтически-наивному восприятию. Искусство Древнего царства было полно положительных устремлений, утверждения мира, жизни и человека. Видимо, несмотря на установившийся тогда деспотический строй патриархальные основы жизни, сложившиеся еще в пору родового строя, сохранились в Египте лучше, чем в Передней Азии, где деспотия приобрела суровый, жестокий характер в ее бесконечных завоеваниях, в борьбе с кочевниками.

В Древнем царстве были заложены прочные основы всей художественной культуры Египта, которых не смогли сломить дальнейшие судьбы страны. Но в середине третьего тысячелетия до н. э. центральная власть фараона была значительно ослаблена и укрепились его наместники — номархи. Усилившийся гнет этих мелких государей вызывает ответное движение низов. Социальные движения начала второго тысячелетия до н. э. отразились на культуре и на искусстве Египта. Они подняли значение личности, и она громко заявила свое право на существование, на языке египетских представлений — свое требование бессмертия.

В египетской литературе этого времени распространяется ранее мало развитой жанр автобиографического повествования. Правда, египетский придворный Сенухет, автор подобной автобиографии, неизменно сохраняет глубоко почтительное отношение к своему государю, но все же его рассказ о том, как он после долгой разлуки предстал перед фараоном, говорит о пробудившемся интересе к личным переживаниям человека: «Я застал его величество на троне. Упав перед ним на живот, я потерял сознание, а этот бог милостиво обратился ко мне. Я был подобен человеку, схваченному ночью: моя душа ушла, мои члены расслабли, сердца не было в теле, и я не мог распознать жизни и смерти».

Таких глубоких потрясений, такого смятения чувств не знали люди Древнего царства. Впрочем, начиная полнее выражать себя в искусстве, личность перед зрелищем разрушения и развала (словами одного старинного текста при виде того, как «крокодилы стали сыты») потеряла внутреннее равновесие, цельность эпохи Древнего царства. Впервые в истории человек испытал горечь разочарования, сомнения, внутренний разлад, отвращение к жизни — настроения, которые много позже выразил иудейский пророк Иеремия. «Кто видел испорченность мира, — говорится в «Диалоге уставшего от жизни», — тому не страшна смерть». Лишь слабым утешением звучит в песне арфистки призыв, познав тленность мира, возрадоваться хотя бы мимолетным мгновеньям.

Все это подготовило почву для того, чтобы в течение Среднего царства (2000–1600 годы до н. э.) египетский портрет решительно изменил свой характер. Нужно сравнить портрет Хефрена Древнего царства (3) с предполагаемым портретом Сесостриса III Среднего царства (51), чтобы понять глубокий перелом в сознании людей, происшедший в эти годы. Спокойное и уравновешенное выражение уступает место выражению напряженного душевного состояния. Мы видим глубоко запавшие глаза, ясно обозначенную дряблую кожу на щеках, тонкие изогнутые губы; все это делает лица Среднего царства более сосредоточенными, более ушедшими в себя, чем лица Древнего царства с их приветливым и открытым взглядом. Это позволяет догадываться о более сложных душевных переживаниях, о возросшем самосознании людей той поры.

Впечатление это достигнуто новыми скульптурными средствами. В голове Древнего царства формы были ясно обрисованы и упорядочены, поверхность гладко отшлифована, лицо крепко построено. Жизненность портрета Среднего царства достигается более сложной и свободной лепкой, светотеневыми контрастами, почти живописными средствами выражения. Но как ни выразительны эти головы Среднего царства, в чисто скульптурном отношении они уступают произведениям Древнего царства.

Правда, и в пору Среднего царства сохранялись каноны древнего портретного искусства, особенно в памятниках монументальной скульптуры. Но все же даже в них сквозь эту традиционную сдержанность неизменно проглядывает что-то глубоко личное, индивидуальное. Это касается и ряда портретов Аменхотепа III, и даже Танисского сфинкса, которому мастер придал черты фараона. Но индивидуальное все же мало обогащает личность человека. Во многих портретах Среднего царства нечто жестокое прячется в уголках плотно сжатых губ, в морщинках на щеках, в резко выпирающих скулах. «Не допускай в сердце свое даже брата, избегай друзей и не доверяй никому — ты не найдешь в этом совершенства. Охраняй свое сердце даже во сне». Этой житейской мудрости поучает свое потомство Аменхотеп. Все это позволяет утверждать, что личность, пробудившаяся в Египте в эпоху Среднего царства, была неспособна извлечь из жизненных испытаний и шатаний ничего, кроме уроков ненависти, недоверия, эгоизма. Все это сужало значение индивидуализма, возникшего в эти годы в Египте.