Юрий Лотман - Комментарий к роману А С Пушкина Евгений Онегин

В первой главе Онегин спешит на бал "в ямской карете" (XXVII, 3). Содержать своего кучера и собственную карету с лошадьми в Петербурге было дорого. В 1830-е гг. - отец и муж, известный литератор, вынужденный светским положением к частым выездам - Пушкин не держал лошадей, а имел только карету. Лошадей нанимали. Четверка приходилась для разъезда по городу по 300 руб. в месяц (в 1836 году). Извозчикам или кучерам платили отдельно. "Последнюю карету поставил Пушкину в июне 1836 года мастер Дриттенпрейс за 4150 руб. (с городским и дорожным прибором)" (Щеголев П. Пушкин и мужики M., 1928, с. 172). Не имея собственного выезда, Онегин нанимал ямскую карету. Такую карету можно было взять на извозчичьей бирже на день. "Не таков (как "Ванюшка") извозчик-лихач. Не кочует он по улицам порожняком, не выезжает на промысел ни свет ни заря, не морит себя, стоя до полуночи из-за гривенника [...] седоки лихача показываются не ранее полудня" (Кокорев И. Т. Извозчики-лихачи и ваньки. - В кн.: Кокорев И. Т. Русские очерки, т. I. M., 1956, с. 357).

Способ передвижения соответствовал общественному положению. Начало этому было положено петровской Табелью о рангах, которая требовала "чтоб каждый такой наряд, экипаж [...] имел, как чин и характер его требует" (Памятники русского права, вып. VIII. М., 1961, с. 190; характер - зд.: положение). Разница в экипажах, количестве и цене лошадей и в пушкинскую эпоху образовывала сложную иерархию, имевшую социально-знаковый характер:

Пустилися к нему купцы на бегунах,

Художники [ремесленники. - Ю. Л.] пешком, приказные в санях,

Особы классные в каретах и колясках

И на извозчиках различны лица...

(Шаховской А. А.

Комедии, стихотворения. Л., 1961, с. 111)

Стремглав [...] поскакал (I, XXVII, 3-4) - в допетровской Руси признаком важности пассажира была медленная езда. В послепетровском обществе знаками достоинства сделались и слишком быстрая (признак "государственного" человека), и слишком медленная езда (признак вельможества). В Москве ездили медленнее, чем в Петербурге. Однако еще в XVIII веке установилась общеевропейская "щегольская" мода очень быстрой езды по людным улицам города.

Количество фонарей (один или два) или факелов зависело от важности седока. В 1820-е гг. "двойные фонари" (I, XXVII, 7) - это признак лишь дорогой, щегольской кареты.

Летя в пыли на почтовых (I, II, 2); ...Ларина тащилась, Боясь прогонов дорогих, Не на почтовых, на своих... (VII, XXXV, 9-11). Езда для путешественников, пользующихся казенными лошадьми (езда "на почтовых" или "перекладных"), осуществлялась следующим образом: путешественник запасался подорожной - документом, куда вносился его маршрут, чин, звание (от этого зависело количество лошадей; неслуживший Онегин, как и П, - чиновник 13-го класса, имел право лишь на трех лошадей; особы 1-го класса имели право на 20, 2-го - на 15, а 3-го - на 12 лошадей). Подорожная регистрировалась на заставах; данные о выехавших или въехавших в столицы публиковались в газетах. На почтовых станциях фельдъегери и курьеры получали лошадей вне очереди (для них должны были иметься специальные тройки), но, если курьерские лошади были в разгоне, забирали любых, бывших в наличии, затем лошадей получали путешественники "по собственной надобности" в порядке чинов. Это приводило к тому, что обычному путешественнику часто приходилось просиживать на станциях долгое время (См. стихотворение Вяземского "Станция").

Обычная скорость для едущих "по своей надобности" была: зимой не более 12 верст в час, летом - не более 10, а осенью - 8. В сутки обычно проезжали 70 - 100 верст. На станции проезжающий "платил прогоны" - оплачивал лошадей по таксе, которая колебалась от 8 до 10 коп. за одну лошадь на одну версту.

Ларины ехали в Москву "на своих" (или "долгих"). В этих случаях лошадей на станциях не меняли, а давали им отдохнуть, ночью тоже, естественно, не двигались с места (ночная езда была обычной при гоньбе перекладных), от чего скорость путешествия резко уменьшалась. Однако одновременно уменьшалась и стоимость.

"Наконец день выезда наступил. Это было после крещенья. На дорогу нажарили телятины, гуся, индейку, утку, испекли пирог с курицею, пирожков с фаршем и вареных лепешек, сдобных калачиков, в которые были запечены яйца цельные совсем с скорлупою. Стоило разломить тесто, вынуть яичко и кушай его с калачиком на здоровье. Особый большой ящик назначался для харчевого запаса. Для чайного и столового приборов был изготовлен погребец. Там было все: и жестяные тарелки для стола, ножи, вилки, ложки и столовые и чайные чашки, перечница, горчичница, водка, соль, уксус, чай, сахар, салфетки и проч. Кроме погребца и ящика для харчей, был еще ящик для дорожного складного самовара [...] Для обороны от разбойников, об которых предания были еще свежи, особенно при неизбежном переезде через страшные леса муромские, были взяты с собой два ружья, пара пистолетов, а из холодного оружия - сабля [...] Поезд наш состоял из трех кибиток. В первой сидели я, брат и отец, во второй тетушка с сестрою, в третьей повар с горничными девушками и со всеми запасами для стола: провизиею, кастрюлями и проч., и, наконец, сзади всех ехали сани с овсом для продовольствия в дороге лошадей. Это был обычный порядок путешествия наших [...] Разумеется такие путешествия обходились недорого, ак что 20 или много 25 рублей ассигнациями, менее 7 рублей нынешним серебром, на 4-х тройках достаточно было доехать до Нижнего - это от нас около 500 верст, а может и более" (Селиванов, с. 145-147). Хозяйственная мать Татьяны, страшившаяся "прогонов дорогих", видимо, понесла такие же расходы.

Представления о размерах "поездки" при езде "на олгих" дает С. Т. Аксаков: "Мы едем-с в трех каретах, в двух колясках и в двадцати повозках; всего двадцать пять экипажей-с; господ и служителей находятся двадцать две персоны; до сотни берем лошадей" (Аксаков С. Т. Собр. соч. М., 1955, с. 423). хозяйственная Ларина путешествовала, видимо, несколько скромнее.

При плохом состоянии дорог поломка экипажей и починка их на скорую руку с помощью "сельских циклопов", благословлявших "колеи и рвы отеческой земли" (VII, XXXIV, 13-14), делалась обычной деталью дорожного быта. "Коляска моя была куплена У великого Фребелиуса, знаменитейшего из петербургских каретных мастеров, которые одни умеют приготовлять оси, рессоры и подтяжные ремни, способные выдерживать в продолжение недели всякого рода удары, толчки и подпрыгивания на русских дорогах [...] "Наши Русские дороги, сказал мне один очень любезный житель Петербурга, коверкают в сорок восемь часов экипажи французские, английские и венские, но щадят наши национальные экипажи в течение восьми дней нашей беспримерной скачки - а это много". В силу этого предвещания, я и ожидал на восьмой день какой-нибудь беды. Она не заставила ждать себя: произведение "великого" Фребелиуса, моя петербургская коляска сломалась перед самой станцией, к которой я подъехал уже в наклонном положении". (Поль де-Бургоэн. Воспоминания французского дипломата при С.-Петербургском дворе. 1828-1831 гг. - Военный сборник, т. 48. СПб., 1866, с. 190).