Раймон Эсколье - Оноре Домье

Персонажи Домье — его современники, причем понятие современности распространяется и на такого, казалось бы, далекого от эпохи Домье героя, как Дон Кихот. Многие искусствоведы обращали внимание на необычность, нестандартность трактовки образа Дон Кихота в живописи и акварелях Домье. Его произведения меньше всего иллюстрации, связанные с какими-либо страницами книги. Почти все время варьируется один и тот же мотив — по безлюдной, дикой местности едут всадники. Дон Кихот восседает на тощем Россинанте, зрительно сливаясь с ним в одно костистое, напоминающее иероглиф целое. Санчо Панса с трудом поспевает за ним на своем осле. Чаще впереди Дон Кихот, но иногда рыцарь и оруженосец меняются местами и тогда на авансцене оказывается тяжелый, подчеркнуто материальный Санчо. Домье использует холсты и деревянные дощечки разных форматов, поворачивает их вертикально и горизонтально, его колорит то светлеет, то насыщается густой рыже-коричневой тональностью, широкие сочные пятна сменяются острым рисующим мазком, но неизменной остается ситуация: по пустынной, лишенной растительности земле двигаются два вечных странника. Всегда в пути, всегда неподалеку друг от друга, но не рядом, а отдаленные паузой, пустотой. Что хотел сказать Домье своими Дон Кихотами? Ведь исполнял он их в основном для себя, лишь однажды осмелившись послать один из вариантов в салон! Пророчески звучат слова, сказанные по этому поводу выдающимся французским скульптором XX века Антуаном Бурделем, работавшим над бюстом Домье: «Домье видел себя (быть может, и не подозревая об этом), живописуя святого рыцаря. Он лепил из красочного теста Санчо, который говорил в нем каждый день… Но рыцарь Печального Образа тотчас же появлялся снова, овладевал его воображением и смешивал краски на палитре» [23] Daumier. Arts et livres de Provence. Marcelle, 19.48, p. 15. . Чутьем художника Бурдель правильно уловил в Дон Кихотах очень личные, автобиографические черты. Дон Кихот и Санчо Панса представляли для Домье два полюса, две стороны человеческого и прежде всего его собственного «я», в котором высокое соседствовало с обыденным, а серьезное со смешным. Каждый из героев глубоко симпатичен Домье и вместе с тем он над каждым чуть подтрунивает, иронизирует над ним. Подобно самоотверженному рыцарю, борющемуся за свою идею, Домье, верный идеалам Демократии и Свободы, становится на их защиту по первому зову. И так же как герой Сервантеса, Домье убеждается в тщетности своих усилии, и опять-таки, как знаменитый рыцарь, он не отступается от мечты, идеала. Ведь он подобен Санчо, уверенно стоящему на земле, как бы вбирающему ее живительные соки. И на каждый новый призыв художник отвечает движением вперед, всегда вперед, к цели. Так герой XVI столетия превращается в современника Домье, становится изобразительным воплощением его мыслей и чувств. И не только его, но и лучших людей его поколения.

«Надо быть человеком своего времени», — любил говорить Домье. Эта современность и в выборе тем, и в подходе к ним, во всем изобразительном языке Домье. В художественном произведении всегда живет душа его создателя, и не так уж много найдется художников, бесстрастно регистрирующих факты действительности. Но позиция Домье в этом отношении особая, отличная от его современников — его присутствие не только подразумевается. Оно проявляется повсюду, ибо художник не скрывается за своим героем, но перевоплощается в него. Вместе с восставшими он проходит по улицам, он чувствует тяжесть узла прачки, он кричит с подмостков ярмарочного балагана, зазывая прохожих. И каждый раз полное перевоплощение, полная самоотдача. Не потому ли Домье был таким молчальником в жизни, что отдавал всего себя без остатка искусству?

Как же представлял себе Домье роль искусства в современном обществе? К этой проблеме он подходит с нескольких точек зрения. Первый аспект — искусство и народ. Во многих произведениях, показывающих театр или прохожих перед витриной, Домье говорил о тяге народа к искусству. Достаточно взглянуть на посетителей галерки или пешеходов около уличной экспозиции — они вытягивают шеи, приподнимаются на носки, поддерживают друг друга. Они хотят все увидеть, узнать. Однако народ лишен возможности постоянного контакта с прекрасным. Он вынужден довольствоваться уличной витриной или случайным дешевым билетом в театр. В его распоряжении иное искусство — искусство бродячих акробатов, певцов, циркачей. Кочуя из города в город, они располагаются со своими балаганами прямо на улицах и площадях, они находятся в гуще толпы, в гуще жизни. Но это искусство обескровленное, лишенное души, радости. И не потому, что бродячие актеры бездарны — их просто сломала жизнь, превратившая их в париев искусства, париев общества. Поражающие в их образах душевная скорбь, тоска, отчаяние тем более тягостны, что они прикрыты маской смеха, трюкачеством, шуткой. Привычным движением отбивают руки старого комедианта барабанную дробь, а глаза смотрят на зрителя с немым укором; широко раскрыт кричащий рот зазывалы, но кажется, что звучит не веселый призыв, а крик отчаяния, в заученных, нарочитых жестах бродячих актеров чувствуется обессиленность и исступленность. Чем стало искусство в руках этих обездоленных — средством заработать кусок хлеба, получить подачку! Странствующих комедиантов Домье можно сравнить со старым клоуном Бодлера из одноименного стихотворения. Среди шума и криков балагана он чувствует себя бесконечно одиноким, никому не нужным. Аплодировавшая ему толпа равнодушно проходит мимо. В цикле «Комедиантов» художник уже больше интересуется самим актером, чем публикой, зрителями.

С картинами вроде «Посетителей галерки» или «Прохожие перед витриной» соседствуют в творчестве Домье произведения, где изображена публика партера или коллекционеры. Это избранные. Нельзя забыть, например, собирателя, созерцающего в тиши кабинета только что приобретенную статуэтку. На лице его застыло радостно-удивленное выражение. Но это не радость от созерцания красоты, а, скорее, удовлетворенность, что эта красота принадлежит ему, и только ему. Так проблема «искусство — жизнь» получает у Домье многоплановое, социально заостренное звучание.

В то же время коллекционеры Домье — это не только себялюбивые собственники. Художник создает и второй, близкий ему образ любителя искусств. Один или с несколькими такими же, как он, одержимыми страстью к искусству чудаками, он может подолгу разглядывать эстампы, неторопливо перебирать содержимое огромных папок с рисунками и гравюрами, часами созерцать какую-либо картину. В лице такого коллекционера нет ничего от алчного собственника, оно исполнено высокой духовности, своеобразного свечения. Среди буржуазного общества, охваченного деловым ажиотажем, коллекционеры Домье кажутся несколько странными, одинокими. Исполненные благородных стремлений, но робкие, неуверенные в себе, они ищут прибежища в искусстве. Можно ли их назвать положительными героями Домье? Думается, что да. Они выступают как ценители духовных сокровищ, сохраняющие среди окружающей пошлости высокий светоч интеллектуальности.