Альфред Теннисон - Поэтический мир прерафаэлитов

Like souls that balance joy and pain,
With tears and smiles from heaven again
The maiden Spring upon the plain
Came in a sunlit fall of rain.
In crystal vapour everywhere
Blue isles of heaven laugh’d between,
And far, in forest-deeps unseen,
The topmost elm-tree gather’d green
From draughts of balmy air.

Sometimes the linnet piped his song:
Sometimes the throstle whistled strong:
Sometimes the sparhawk, wheel’d along,
Hush’d all the groves from fear of wrong:
By grassy capes with fuller sound
In curves the yellowing river ran,
And drooping chestnut-buds began
To spread into the perfect fan,
Above the teeming ground.

Then, in the boyhood of the year,
Sir Launcelot and Queen Guinevere
Rode thro’ the coverts of the deer,
With blissful treble ringing clear.
She seem’d a part of joyous Spring:
A gown of grass-green silk she wore,
Buckled with golden clasps before;
A light-green tuft of plumes she bore
Closed in a golden ring.

Now on some twisted ivy-net,
Now by some tinkling rivulet,
In mosses mixt with violet
Her cream-white mule his pastern set:
And fleeter now she skimm’d the plains
Than she whose elfin prancer springs
By night to eery warblings,
When all the glimmering moorland rings
With jingling bridle-reins.

As she fled fast thro’ sun and shade,
The happy winds upon her play’d,
Blowing the ringlet from the braid:
She look’d so lovely, as she sway’d
The rein with dainty finger-tips,
A man had given all other bliss,
And all his worldly worth for this,
To waste his whole heart in one kiss
Upon her perfect lips.

Как дух во власти мук и грез,
Смеясь, не унимает слёз,
Весна сошла на дол и плёс
Лучистым водопадом гроз.
В хрустальном мареве повсюду
Искрились проблески небес;
А там, где встал стеною лес,
Вяз выделялся меж древес
Оттенком изумруда.

То пеночки звенела трель,
То черный дрозд свистал в свирель,
То ястреб, намечая цель,
Смущал покой лесных земель.
Средь зелени благоуханной
Вилась река, мутна, быстра;
Каштан поникший счел: пора
Раскрыть живые веера
Над юною поляной.

Был ясен день, и молод год,
Когда с Гвиневрой Ланселот
Въезжали под зеленый свод,
Внимая звонам птичьих нот.
Она — сродни Весне влюбленной:
Зеленый шелк окутал стан,
Благоухан и златоткан,
Зеленый трепетал султан,
Златым кольцом скрепленный.

Тут — плющ тенета протянул,
Там — ручеек в траве сверкнул;
По мхам, под крон приветный гул,
Молочно-белый несся мул:
Летела всадница как птица —
Быстрее той, что при луне
Мчит на эльфийском скакуне,
И звон поводьев в тишине
Над вереском струится.

Вокруг сменялись свет и мгла,
Прядь трепетала у чела —
И не опишешь, как мила!
В точеных пальчиках несла
Уздечку всадница, гарцуя:
Всяк согласился бы отдать
Богатство, славу, благодать,
За право душу потерять,
В уста ее целуя.

What, he on whom our voices unanimously ran,
Made Pope at our last Conclave? Full low his life began:
His father earned the daily bread as just a fisherman.

So much the more his boy minds book, gives proof of mother-wit,
Becomes first Deacon, and the Priest, then Bishop: see him sit
No less than Cardinal ere long, while no one cries ‘Unfit!’

But someone smirks, some other smiles, jogs elbow and nods head:
Each winks at each:ʽʼI-faith, a rise! Saint Peter’s net, instead
Of sword and keys, is come in vogue!’ You think he blushes red?

Not he, of humble holy heart! ‘Unworthy me!’ he sighs:
‘From fisher’s drudge to Church’s prince — it is indeed a rise:
So, here’s my way to keep the fact forever in my eyes!’

And straightway in his palace-hall, where commonly is set
Some coat-of-arms, some portraiture ancestral, lo, we met
His mean estate’s remainder in his fisher-father’s net!

Which step conciliates all and some, stops cavil in a trice:
‘The humble holy heart that holds of new-born pride no spice!
He’s just the saint to choose for Pope!’ Each adds, ʽʼTis my advice.’

So, Pope he was: and when we flocked — its sacred slipper on —
To kiss his foot, we lifted eyes, alack, the thing was gone —
That guarantee of lowlihead, — eclipsed that star which shone!

Each eyed his fellow, one and all kept silence. I cried ‘Pish!
I’ll make me spokesman for the rest, express the common wish.
Why, Father, is the net removed?’ ‘Son, it hath caught the fish.’

Конклав решил. И супротив не поднялась рука.
Кто он таков? Он был рожден в хибаре бедняка,
Был скуден хлеб его отца — простого рыбака.

Но бойкий сын премудрость книг и жизни постигал.
Он начал с дьякона свой путь, а вышел — кардинал,
И недостойным здесь его никто не называл.

Но кто-то — хмык, но кто-то — фырк, но кто-то рад пропеть:
«Вот это взлет! Клянусь, опять в чести Петрова сеть —
Взамен меча, взамен ключей!» Но не ему краснеть.

Нет, не ему, святой душе! А ноша нелегка:
«Могу взойти я на Престол — из лодки рыбака,
И пусть свидетельство тому пребудет на века».