Альфред Теннисон - Поэтический мир прерафаэлитов

I will tell you when they parted.
When plenteous Autumn sheaves were brown,
Then they parted heavy-hearted;
The full rejoicing sun looked down
As grand as in the days before;
Only they had lost a crown;
Only to them those days of yore
Could come back nevermore.

When shall they meet? I cannot tell,
Indeed, when they shall meet again,
Except some day in Paradise:
For this they wait, one waits in pain.
Beyond the sea of death love lies
For ever, yesterday, to-day;
Angels shall ask them, ‘Is it well?’
And they shall answer, ‘Yea.’

Когда они друг друга обрели?
Едва деревья стали зеленеть.
Пусть яблони еще не зацвели,
И дуб стоял безлиствен и суров,
Но примулы тянулись из земли,
Во мху фиалки нежные росли,
Влюбляясь, птицы торопились петь
И выводить птенцов.

Когда они расстались, знаю я.
Когда снопы убрали со стерни,
Они расстались, скорби не тая.
Ликующее солнце в эти дни
Еще ничуть не сделалось бледней.
Увы! Венец утратили они.
Увы! Не знать веселых прежних дней
Впредь ни ему, ни ей.

Когда они увидятся? Бог весть,
Когда они увидятся опять.
Вот разве что в раю сойдутся вновь,
А до тех пор им мучиться и ждать.
За гранью смерти кроется любовь,
Которая пребудет навсегда.
Их спросит ангел: «Хорошо ли здесь?»
Они ответят: «Да».

I have no wit, no words, no tears;
My heart within me like a stone
Is numbed too much for hopes or fears;
Look right, look left, I dwell alone;
I lift mine eyes, but dimmed with grief
No everlasting hills I see;
My life is in the falling leaf:
O Jesus, quicken me.

My life is like a faded leaf,
My harvest dwindled to a husk:
Truly my life is void and brief
And tedious in the barren dusk;
My life is like a frozen thing,
No bud nor greenness can I see:
Yet rise it shall — the sap of Spring;
O Jesus, rise in me.

My life is like a broken bowl,
A broken bowl that cannot hold
One drop of water for my soul
Or cordial in the searching cold;
Cast in the fire the perished thing;
Melt and remould it, till it be
A royal cup for Him, my King:
O Jesus, drink of me.

Нет у меня ни слов, ни слез,
И сердце словно камень стало.
Мои надежды страх унес,
Мысль одиночество сковало.
Ко взгорьям очи возвожу —
Печальна даль в туманной дрожи;
Листом опавшим я кружу:
Ускорь паденье, Боже!

Да, жизнь моя — увядший лист,
В пустых колосьях дремлет нива;
Мой путь — недолог, но тернист —
К закату тянется тоскливо;
Живу, как будто вмерзла в лед,
Побит морозом сад, и все же
С весною стебель прорастет;
Взойди во мне, о Боже!

Не жизнь, а треснувший сосуд!
Душе иссохшей не напиться.
Пусть к Мастеру его несут,
Пусть в огненной печи калится;
Очистит пламень естество,
Сгорит, что Господу не гоже,
И стану чашей для Него:
Испей меня, о Боже!

One face looks out from all his canvases,
One selfsame figure sits or walks or leans:
We found her hidden just behind those screens,
That mirror gave back all her loveliness.
A queen in opal or in ruby dress,
A nameless girl in freshest summer-greens,
A saint, an angel — every canvas means
The same one meaning, neither more nor less.
He feeds upon her face by day and night,
And she with true kind eyes looks back on him,
Fair as the moon and joyful as the light:
Not wan with waiting, not with sorrow dim;
Not as she is, but was when hope shone bright;
Not as she is, but as she fills his dream.

Везде она, на всех его холстах,
Всё та же — сидя, стоя, полулежа,
За драпировкой, в полумраке ложа,
И красоту умножа в зеркалах.
Монархиня в рубиновых шелках,
В зеленом ситце, как весна, пригожа,
Святая, ангел — но всегда похожа,
Бессмертный идеал в его глазах.
И день, и ночь любуется он ею,
И преданно она глядит в ответ —
Луны прекрасней, солнца веселее,
Не ведая тоски прошедших лет —
Та, кем он жил, мечты свои лелея,
Когда еще сиял надежды свет.

Remember me when I am gone away,
Gone far away into the silent land;
When you can no more hold me by the hand,
Nor I half turn to go yet turning stay.
Remember me when no more day by day
You tell me of our future that you planned:
Only remember me; you understand
It will be late to counsel then or pray.
Yet if you should forget me for a while
And afterwards remember, do not grieve:
For if the darkness and corruption leave
A vestige of the thoughts that once I had,
Better by far you should forget and smile
Than that you should remember and be sad.

Не позабудь меня, не позабудь,
Когда уйду одна во тьме беззвездной
И ни тебе, ни мне мольбою слезной
Ухода моего не оттянуть,
Когда придется руки разомкнуть
И день, и год грядущий встретить розно, —
Не позабудь! — прошу, пока не поздно
Еще условиться о чем-нибудь.
Но только не грусти! Пусть на мгновенье
Меня забудешь — это не беда:
Я предпочту, исчезнув навсегда
Там, за порогом тлена и забвенья,
Чтоб ты меня с улыбкой забывал —
Чем, вечно помня, вечно горевал.

The irresponsive silence of the land,
The irresponsive sounding of the sea,
Speak both one message of one sense to me: —
Aloof, aloof, we stand aloof, so stand
Thou too aloof bound with the flawless band
Of inner solitude; we bind not thee;
But who from thy self-chain shall set thee free?
What heart shall touch thy heart? what hand thy hand? —
And I am sometimes proud and sometimes meek,
And sometimes I remember days of old
When fellowship seemed not so far to seek
And all the world and I seemed much less cold,
And at the rainbow’s foot lay surely gold,
And hope felt strong and life itself not weak.

Молчанье равнодушное земли
И равнодушный рокот океана
Одно мне повторяют неустанно:
«Мы одиноки, мы от всех вдали,
И ты одна! Душе своей внемли:
Неужто впрямь сиротство ей желанно?
Но кто пробьет сей панцирь без изъяна,
Чтоб сердце с сердцем встретиться могли?»
А я то протестую, то немею
И возвращаюсь памятью назад,
Туда, где дружба и надежда с нею
Цвели вокруг меня, как щедрый сад,
Под каждой радугой таился клад
И жизнь была моложе и сильнее.

I plucked pink blossoms from mine apple-tree
And wore them all that evening in my hair:
Then in due season when I went to see
I found no apples there.

With dangling basket all along the grass
As I had come I went the selfsame track:
My neighbours mocked me while they saw me pass
So empty-handed back.

Lilian and Lilias smiled in trudging by,
Their heaped-up basket teazed me like a jeer;
Sweet-voiced they sang beneath the sunset sky,
Their mother’s home was near.

Plump Gertrude passed me with her basket full,
A stronger hand than hers helped it along;
A voice talked with her through the shadows cool
More sweet to me than song.

Ah Willie, Willie, was my love less worth
Than apples with their green leaves piled above?
I counted rosiest apples on the earth
Of far less worth than love.

So once it was with me you stooped to talk
Laughing and listening in this very lane;
To think that by this way we used to walk
We shall not walk again!