Альфред Тирпиц - Воспоминания

Если же мы отказывались от этой последовательности, то уже весной 1916 года надо было считаться с неизбежностью поражения. В то время оно было бы менее тяжелым, чем впоследствии. Армия и дипломатия не имели средства предотвратить поражение. В таком случае продолжение войны против Англии было преступлением. Время работало против нас. Однако флот еще некоторое время располагал средством поразить Англию в самое сердце. Вопрос заключался лишь в том, хотели ли мы пойти на его применение, несмотря на американскую опасность. Если не хотели, то нам предстояло все больше слабеть и дойти до краха. Если хотели, то нельзя было терять ни одного месяца. Это было самое простое решение. Мы не смели нерешительно топтаться перед ним. Рассчитывать на посредничество Америки значило терять время. Так я смотрел на тогдашнее положение вещей, и события показали, что таким оно было и в действительности.

Заявление от 8 февраля 1916 года о том, что мы будем все же нападать на вооруженные торговые суда, было просто игрой и надувательством нашего народа.

Позднее мы сначала отрицали, а потом порицали совершенно правомерное торпедирование «Суссекса». Вместо того чтобы после этой вторичной уступки Вильсону скомандовать, наконец, к бою готовсь!, осенью 1916 года, через голову Гинденбурга и Шеера, была испробована новая половинчатая разновидность подводной войны. Затем в начале 1917 года последовало противоречивое сочетание неограниченной подводной войны с мирными предложениями. Наконец, началась неограниченная подводная война, которая за год до того явилась бы выражением уверенности сильной нации в своей победе, а теперь была неуверенно предпринята как акт отчаяния при померкнувшем престиже. А за всем этим последовала история болезни, заключавшейся в политически халатном отношении, подрыве и стратегическом ослаблении этой войны, руководство которой находилось в руках вождя, не верившего по-настоящему в ее успех.

Если бы в Германии могли предусмотреть русскую революцию, то возможно, что в 1917 году нам не пришлось бы прибегнуть к подводной войне как к последнему средству. Однако в начале 1917 года не было заметно еще ни одного внешнего признака русской революции. С другой стороны, официальные учреждения Германии, очевидно, не вполне отдавали себе отчет в разрушительном действии ошибок, совершенных нашей дипломатией в обращении с Вильсоном, в особенности от ноты по поводу «Суссекса» до мексиканской депеши; только эти ошибки сделали возможной ту ярость, с которой американский народ бросился в войну, столь чуждую его собственным интересам.

Трудно сказать, объявил ли бы я подводную войну в начале 1917 года, если бы являлся в то время ответственным руководителем и располагал всеми сведениями, которые тогда можно было собрать. Правда, наше запутанное положение едва ли оставляло нам другой выход, если мы хотели избегнуть окончательного краха. Ценность подводной войны успела уже значительно уменьшиться, а связанная с ней опасность возрасти. В качестве непосвященного частного лица я чувствовал, что война была начата с опасным опозданием, но мнения лиц, находившихся у дел, убеждали меня в том, что это средство можно и должно было испробовать{230}. И действительно, если бы мы в то время сосредоточили все наши силы на достижении этой цели, являвшейся нашим последним шансом, как это сделала Англия, чтобы воспрепятствовать подводной войне, если бы мы поддерживали в нашем народе стойкость, а не подавляли ее, мы достигли бы если не победы, которую обеспечивала нам своевременно (в 1916 году) начатая подводная война, то по крайней мере приемлемого мира. Поздней осенью 1916 года верховное командование было убеждено в том, что, несмотря на все трудности, подлодки еще наносили Англии настолько чувствительные удары, что весной 1919 года можно было ожидать значительного увеличения готовности ее к миру. Подводной войной пожертвовали в самый неблагоприятный для нас момент – в октябре 1918 года, когда значительное увеличение количества подлодок позволяло пустить ее на полный ход. Весь флот питал такую крепкую веру в плодотворность этой тяжелой и опасной работы, поглотившей его лучшие силы, что внезапное прекращение подводной войны еще до заключения перемирия, основанного на предварительных условиях мира, имело гибельные последствия для морального состояния всего личного состава. Моряки почувствовали себя обманутыми, когда имперское правительство по требованию Вильсона отказалось от этого важнейшего в то время орудия войны. Это разочарование и упадок духа явились одной из причин того, что доверие матросов к своему начальству было поколеблено.

Для достижения приемлемого мира нам недоставало лишь немногого. Если мы не сумели его добиться, то виноваты в этом отнюдь не вооруженные силы. Когда Гинденбург и Людендорф были, наконец, призваны к руководству армией, последняя уже не могла обеспечить такой мир. Морские силы дважды имели возможность подвести нас вплотную к приемлемому миру – осенью 1914 года с помощью надводного флота и, по всей вероятности, также и весной 1916 года с помощью подлодок. Всего ужаснее в нашем нынешнем положении – это сознание, что мы могли избежать его не только политическими, но и военными средствами.

Германский народ не понял значения моря. В роковой для него час он не использовал свой флот. Ныне я могу только поставить этому флоту надгробный памятник. В своем быстром восхождении к мировому могуществу и еще более быстром падении, вызванном временным ничтожеством его политики и недостатком национального чувства, германский народ пережил трагедию, равной которой не знает история.

Обозревая трагическую судьбу нашего флота, неотделимую от судьбы народа, можно прийти к выводу, что всякая попытка какого-либо европейского государства добиться равноправия с Англией на море заранее обречена на неудачу. Однако я полагаю, что обстоятельное и беспристрастное историческое исследование не может прийти к такому окончательному выводу.

Испания была владычицей мира, в то время как Англия превращалась в борьбе против ее серебряного флота – Westward Ho! {231} – из земледельческой страны в пиратское государство и в конце концов уничтожила великую Армаду. Испания могла завоевать и некоторое время удерживать за собой заморские владения, но ей не хватало торговой предприимчивости – второго важнейшего условия для достижения длительного могущества на море.

Голландия обладала богатейшей торговлей и этим разожгла алчность Англии. У нее был также хороший военный флот, который однажды под командой Рюйтера навел пушки на Лондон и дал ей справедливый мир. Но Голландия была мала и не имела собственного хинтерланда. Германия лежала, растерзанная Тридцатилетней войной, а Людовик XIV совершил великую историческую ошибку, ударив в тыл своему естественному союзнику. Возможно, впрочем, что Нидерланды смогли бы продержаться дольше и дотянуть до того времени, когда в лице Германии для них вырос бы новый союзник, если бы амстердамские mynheers{232} не придавали чрезмерного значения своим ежегодным барышам и не сидели, сложа руки, на мешках с перцем.