Альфред Тирпиц - Воспоминания

Американцы, которые изобразили взрыв порохового погреба на «Мэне» как преступление испанцев, чтобы получить возможность аннексировать Кубу{117}, отнеслись бы к проходу наших войск через Бельгию весьма хладнокровно, если бы он соответствовал их интересам. Америка стремилась к мировому владычеству, чего не хотят замечать наши демократы. Внешнее превосходство сил наших противников с первого же дня войны внушило американцам убеждение в том, что мы не сможем, да и не должны победить, а это заставило их занять принципиально антигерманскую позицию.

Однако с 1914 по 1916 год включительно Америка еще не созрела для войны с нами и не смогла бы выступить, если бы Германия повела бесстрашную военную политику. Только продолжительность войны, растущее сплетение интересов с Антантой, военные затруднения Англии, политика иллюзий, промедлений и зигзагов, которую вел Бетман, шедший ради Вильсона на потерю престижа, и, наконец, мексиканская депеша Циммермана{118} подготовили и сделали возможным в 1917 году вовлечение Америки в войну, которое в феврале 1916 года, когда я требовал подводной войны, удалось бы Вильсону с большим трудом, а может быть и совсем не удалось бы{}an». Решающим было следующее: мы должны были быстро кончить войну, сохранив свой престиж.

Совершенно иное положение создалось бы в том случае, если бы удалось избегнуть мировой войны. Англо-саксонское кровное родство никогда не стерпело бы поражения Англии. Но если бы нам удалось мирным путем опередить Англию, то это сочли бы естественным явлением, престиж германизма в западном полушарии сильно увеличился бы, а мы превратились бы в действительно мировой народ, созревший для союза с сильнейшей великой державой будущего. Эти возможности уже миновали, как бы ни сложилась в будущем жизнь Германии, и если наш народ когда-либо вновь станет способен заключать союзы с другими государствами, то это будут государства иного ранга. Перед мировой войной мы имели еще богатые возможности для установления равновесия сил.

Для успешного строительства флота был необходим мир, а с другой стороны, само это строительство способствовало сохранению мира, в котором Германия для своего непрерывного процветания нуждалась больше, чем какая-либо другая великая держава, и который ей было труднее всего сохранить вследствие особенностей своего географического положения. Последние десятилетия перед войной были для Германии временем наивысшего развития и наибольших опасностей при наличии сильной, но еще недостаточной обороны. В период правления Бисмарка его нередко называли жонглером; равным образом такой бесспорно выдающийся человек, как князь Бюлов, получил при своей отставке почетное прозвище «канатного плясуна». Германию в ее положении могла предохранить от ущерба только исключительная приспособляемость к окружающим условиям. Мы не могли позволить себе делать ошибки. Бисмарк сказал однажды, когда ему жаловались на рейхсканцлера – генерала Каприви: Подождите только, когда вы получите в канцлеры настоящего бюрократа, – вам придется кое-что пережить. Такой упрямый фантазер, как преемник Бюлова, неспособный правильно оценивать обстановку, пал жертвой нашего запутанного международного положения. Главным условием для всякого руководителя империи было и всегда останется умение разбираться во внешней политике. Для этого не требуется непременно черная магия дипломатии, но зато необходимо знание международных отношений и чувство реального. Канцлер и демократия не имели никакого представления о действительных трудностях и опасностях нашего положения, к которому следовало прикасаться лишь вооружившись пинцетом.

Но смеет ли народ, который не проявляет никакого умения справляться с собственными делами и при отсутствии настоящего вождя склоняется к самоотречению, надеяться на то, что провидение вновь возвеличит его через посредство какого-нибудь опекуна, вроде Фридриха Великого или Бисмарка? Ведь мы видим, как в наши дни лишенные руководства массы, едва достигнув власти, ничем не занимаются с таким рвением, как разрушением и уничтожением всего того, что осталось от нашей национальной традиции, гордости и доброй воли.

Кажется, будто эти массы хотят помешать тому, чтобы когда-либо в будущем вновь появился великий патриот, способный еще раз перевести народ через широкий поток его самоуничижения; в основе того, что в несчастье мы проявляем слишком мало собственного достоинства, а в счастье были недостаточно сдержанны, лежит иллюзия, будто стесненность нашего международного положения можно было уменьшить чувствами и словами, а не энергично и разумно направляемой силой.

Общая и основная ошибка политики нашего времени заключалась в том, что тот крупный, но все еще недостаточный авторитет силы, который оставил нам в наследство Бисмарк, мы израсходовали по частям в постоянно повторявшихся демонстрациях, отражавших наше миролюбие, но также и нашу нервозность; демонстрациях, за которыми легко следовало простое подчинение, так что среди врагов укрепилась роковая для нас кличка poltrons valereux{120}. Дурная привычка прибегать к таким бьющим в глаза выступлениям, как симоносекское, телеграмма Крюгеру, Манила, китайская экспедиция и, наконец, Танжер, Агадир и т.д., привели к плачевному увенчанию всего этого метода ультиматумом Сербии в 1914 году. Долгое время положение оставалось еще сносным благодаря тому почтению, которое внушали к себе старое прусское государство и достоинства германского народа. Но с нашей стороны было бы правильнее продолжать расти и собирать свои силы в тишине, ибо в 1914 году мы стояли настолько близко к цели, что одного лишь наличия нашей мощи было достаточно для того, чтобы сохранить мир без всякой нервозности. Трагедия развязки заключалась в том, что при самой миролюбивой политике в мире мы вообразили, будто наше неблагоприятное положение могло быть исправлено жестами, которые давали нашим злонамеренным врагам повод заподозрить нас в стремлении к войне и, таким образом, помогали им исказить образ нашего народа посредством самой чудовищной клеветы в мировой истории.

Мы бросалась другим в объятия, потом вновь расходились с ними и не пропускали случая поставить им на вид, каких великолепных результатов мы могли добиться. Адмирал Сеймур, которому кайзер подарил картину «The Germans, to the front!»{121}, сказал одному германскому товарищу по оружию: Вы, немцы, сильно продвинулись вперед; но почему вы постоянно тыкаете нам в нос своими успехами? Мы трубили в фанфары, что не соответствовало нашему положению. Далее, все действительные или предполагаемые ошибки и неудачи раздувались в агитационных целях и представлялись общественности в искаженном виде; таким образом, наша демократическая пресса давала загранице повод утверждать, будто бы Пруссия-Германия являлась тюрьмой.