Владимир Коваленко - Крылья Севастополя [записки авиационного штурмана]

На МБР- 2 эти простые, но весьма эффективные установки пока не монтировались. Конечно, при ночных полетах в них особой надобности не было, но в дневных, на прикрытие кораблей, «эрэсы» сослужили бы добрую службу. В этом Акимов был совершенно прав.

Инженер эскадрильи Константин Карцев, непроизвольно подмаргивая и слегка заикаясь, поддержал его:

— Пра-авильно, Женя. «Эрэсы» надо ставить. Хотя бы на-а несколько машин, для дневных полетов.

«К-остя К-арцев», как между собой шутя называли инженера летчики, был человеком шумным, даже суматошным. От этого немало терпели техники и механики — его непосредственные подчиненные. Но мы, летчики, знали: если он берется за дело, то до конца доведет его непременно. Хотя и с «грандиозным шумом».

Так было и на этот раз. Всю ночь наши славные «технари» не уходили с площадки, всю ночь оттуда доносилось постукивание, мелькали под плоскостями огоньки карманных фонариков, раздавался торопливый говорок «К-ости К-арцева». А когда рано утром летчики пришли на аэродром, чтобы лететь на охрану морского каравана, то под плоскостями двух самолетов на узких металлических рейках увидели продолговатые небольшие бомбочки с бугристыми корпусами. Это и были грозные «эрэсы».

Акимов испытал их в первом же полете и остался доволен. Вернее, не так Акимов, как его штурман Пастушенко.

— Ох, и шарахаются же они от «эрэсов»! — восхищенно говорил он. — Приятно смотреть!

Теперь на барражирование ходили самолеты, вооруженные реактивными снарядами.

Чаще всего летал экипаж Акимова. Ему не раз приходилось встречаться с самолетами противника, отбивать их атаки на корабли. Но то были торпедоносцы — самолеты тяжелые, не особенно маневренные, хотя и хорошо вооруженные. Неприятной же встречи с истребителями удавалось пока избегать: как я уже говорил, «мессеры» на такое удаление от берега не ходили, а возвращались наши МБР-2 «домой» на бреющем, вот и проскакивали благополучно.

Но однажды «мессеры» все же подстерегли возвращавшуюся с барражирования пару МБР-2. Случилось это у самого берега, недалеко от Херсонесского маяка.

Ведущий экипаж был опытный: летчик капитан Тарасенко, штурман старший лейтенант Мухин и стрелок-радист старшина Мирошниченко. Ведомым шел лейтенант Акимов со штурманом Пастушенко и стрелком-радистом Богдановым. Они шли на малой высоте, торопясь поскорее подойти к береговой линии. И когда уже рядом был аэродром Херсонесский маяк и опасность, казалось, миновала, Алеша Пастушенко увидел над городом две пары Ме-109. Они шли со стороны Балаклавы курсом на Херсонес на приличной высоте — примерно четыре тысячи метров — наперерез курса МБР-2.

— «Худые»! — крикнул Пастушенко Акимову и одним рывком развернул турель пулемета в сторону вражеских истребителей. Заметил, видимо, «мессеров» и ведущий: он несколько раз качнул машину с крыла на крыло, что означало «Внимание!», потом начал круто разворачиваться в сторону бухты, под прикрытие своих зениток и истребителей, которые в любую минуту могли взлететь на помощь с Херсонеса. Еще пять-шесть минут, и МБР-2 достигли бы мыса Херсонес, а там рядом и зенитная батарея «Не тронь меня», там — свои. Но этих-то нескольких минут и не хватило. Алеша Пастушенко увидел, как Ме-109 попарно веером разошлись в разные стороны, резко развернулись и стремительно кинулись вниз, обходя МБР-2 с двух сторон.

Четыре «мессера» против двух МБР-2! Даже один Ме-109 имел намного более сильное вооружение, чем оба морских разведчика, вместе взятые, не говоря уже о скорости, маневренности, броневой защите и других преимуществах. Что и говорить, силы явно неравные.

«Клещи» быстро сжимались. Казалось, что МБР-2 застыли на месте, а истребители приближаются стремительно, неотвратимо. Они атаковали с задней полусферы, и Пастушенко, припав к пулемету, ждал, когда можно будет открыть огонь. Возможности у него были ограниченные: над головой высился мотор, закрывая задний сектор обстрела. Знал это и летчик Ме-109, поэтому заходил с хвоста, под острым углом.

Всего одну очередь успел сделать Пастушенко, и Ме-109 нырнул за мотор, потом он услышал частые очереди стрелка-радиста, открыли огонь и с ведущего самолета. «Сейчас проскочит вперед», — мелькнула у штурмана мысль. Он развернул турель вперед, присел в кабине, припая к прицелу. И тотчас над ним мелькнула черная тень Ме-109, стремительно набиравшего высоту для новой атаки. На какую-то долю секунды истребитель задержался в кольце прицела, и Пастушенко нажал на спусковой крючок. Пулемет привычно Задрожал от огневого напряжения: за несколько мгновений в воздух ушло более ста пуль — зажигательных, бронебойных, просто трассирующих. Сноп разноцветных нитей прошил черный силуэт Ме-109, и Пастушенко увидел, как истребитель качнулся и начал оседать на левое крыло. Тотчас от него отделилась черная точка, а потом вспыхнул на солнце купол парашюта. Это было настолько неожиданно, что Пастушенко сначала даже не поверил своим глазам. Он растерянно оглянулся на Акимова: тот выразительно показал большой палец.

…Воздушный бой проходил над морем, и мы его, разумеется, не видели, но, оказывается, этот неравный поединок наблюдали с Херсонесского маяка. «Мессеры» рассчитывали на легкую победу, нахально полезли в атаку и получили по зубам: одного сбил экипаж Акимова, второго — Тарасенко. Вскоре на катере было доставлено и «вещественное доказательство» — пленный летчик.

Командующий ВВС объявил членам обоих экипажей благодарность за отличное выполнение задания и мужество, проявленное в бою с врагом. Все чувствовали себя именинниками, а особенно Алеша Пастушенко.

На следующий день Тарасенко и Акимова вызвали в разведотдел штаба флота. Сбитый немецкий летчик оказался опытным асом, воевавшим во многих странах и имевшим на счету около тридцати самолетов. Он никак не мог смириться с тем, что его, аса, сбил «рус-фанер», как немцы презрительно называли МБР-2. На допросе вел себя нагло, требовал показать ему русских летчиков. Увидев Тарасенко и Акимова, «ас» неторопливо подошел к капитану Тарасенко как к старшему по званию, протянул ему руку и сказал:

— Я хотел бы поздравить вас с победой.

Тарасенко холодно взглянул пленному в глаза и отвернулся. Тот удивленно вскинул брови, спросил у переводчика:

— Почему русский летчик не подает мне руки?

— Скажи ему, — ответил, Николай Павлович, — что я коммунист, а он — фашист. Руки его обагрены кровью советских людей.

Пленный стал бормотать, что он не фашист, он — летчик-спортсмен. Но спесь с него уже слетела. Он еще что-то пробормотал, потом глянул на Акимова, снова — на Тарасенко и, обращаясь к переводчику, сказал:

— Я нигде не встречал таких храбрых летчиков, как в России. Они умеют воевать.