Сью Роу - Частная жизнь импрессионистов

Мане и Дега снова постоянно видели в «Нувель Атэн». Берта и Эжен начали приготовления к свадьбе: гражданская церемония должна была состояться в ратуше 22 декабря, а вслед за ней – венчание в церкви Нотр-Дам де Грас в Пасси. Поскольку Моризо еще соблюдали траур, церемония предполагалась скромной, Берте надлежало быть в повседневной одежде.

Дега преподнес им свадебный подарок в виде портрета Эжена, в глубоком раздумье сидящего на берегу моря. Мане рисовал портрет Берты в три четверти, портрет получился довольно формальным: у Берты аккуратно приглажены волосы, что совсем ей несвойственно, и поднята левая рука, чтобы было видно обручальное кольцо на среднем пальце. Предполагалось, что это будет последний ее портрет работы Мане, хотя замужество не положило конец ее визитам. Уже через полтора месяца после свадьбы она снова начала бывать в его студии.

В середине декабря Ренуар устроил у себя в ателье общее собрание, на котором до сведения участников были доведены финансовые итоги выставки. Долги составили 3713 франков. Имеющаяся наличность – 278 франков. Каждый из участников остался должен 184 франка 50 сантимов. Собрание единогласно постановило ликвидировать Общество.

В начале 1875 года издатель Эмиля Золя двадцатишестилетний Жорж Шарпентье, прохаживаясь по Монмартру, заметил маленькое полотно, подписанное неизвестным художником Огюстом Ренуаром. Картина была прислонена к стене перед входом в скромную галерею мелкого торговца живописью. В морозный январский день она напоминала о беспечных летних днях и современных реалиях жизни: на ней был нарисован гребец, стоящий на берегу реки, у его ног сидела, читая газету, молодая женщина в белом платье. Шарпентье вошел в магазин, желая купить картину, но торговец ответил, что она будет выставлена на аукционе в отеле Друо в марте. Шарпентье записал дату, чтобы не пропустить торги.

Он недавно унаследовал от отца издательский бизнес, и они с женой Маргерит вели жизнь состоятельных буржуа в новой фешенебельной квартире на улице Гренель, 11. Служебные помещения находились в цокольном этаже. Образ жизни четы Шарпентье точно отвечал стилю, пропагандировать и развивать который был призван новый Париж Османа, все еще находящийся в состоянии перестройки: на улицах, обильно засыпанных цементной пылью, было полно мостильщиков и строительных рабочих. Лишь Монмартр, хоть и вошел официально в черту города, оставался сельским районом – сады, виноградники и старые ветряные мельницы (пусть среди них не было уже ни одной действующей) хранили образ старого, доиндустриального Парижа.

Идея устроить распродажу картин в аукционных залах отеля Друо принадлежала Ренуару. Улица Друо находилась всего в нескольких кварталах от квартиры, которую он снимал на пару с братом Эдмоном ближе к подножию холма, на улице Сен-Жорж. Ренуар заметил, что в обычные распродажи организаторы торгов стали включать живопись. Он знал: когда серьезные коллекционеры хотели освежить свои собрания, то устраивали аукционы в отеле Друо, и эти аукционы охотно посещали представители нового круга потребителей. Они скупали все: мебель, украшения, драгоценности, одежду и прочие аксессуары, свидетельствующие о принадлежности к поднимающемуся среднему классу, – будто завтрашнему дню не суждено было настать. Требовались им и картины для своих новых апартаментов.

Ренуар поделился этим наблюдением с Моне, и тот, всегда охотно подхватывающий любую коммерческую инициативу, загорелся желанием принять участие в аукционе. К ним присоединился Сислей. Единственной из остальных участников группы, кому хватило мужества выставиться после унижения предыдущего года, стала Берта Моризо. Ей нечего было терять, и она страстно желала демонстрировать свои работы. Итак, четверо из группы представили свои картины на аукцион, торги должны были начаться 24 марта. На 22-е был назначен просмотр для избранных, на 23-е – публичный просмотр.

Дюран-Рюэль согласился помочь в подготовке. Был напечатан каталог с предисловием критика Филиппа Берти, который более-менее повторял мысли, высказанные Арманом Сильвестром в предисловии к каталогу выставки Дюран-Рюэля. «Художники с помощью палитры добиваются того же, что выражают поэты – их современники, но с совершенно новыми акцентами: насыщенность летнего неба, листья тополей, превращающиеся в золотые монетки при первых заморозках; длинные тени, отбрасываемые на поля зимой; Сена в Буживале или море вблизи берега, покрывающееся мелкой рябью под утренним бризом… все это – словно мелкие фрагменты зеркала мировой жизни».

Эжен горячо приветствовал участие Берты, и Эдуард, хоть сам и не собирался выставляться, согласился помочь. Кто-то (возможно, Моне) спросил его, не сможет ли он замолвить за них словечко перед самым тогда востребованным и знаменитым критиком Альбером Вольфом, и Мане немедленно написал тому письмо.

Вероятно, Вы еще не оценили такого рода живопись, – писал он, – но Вы непременно полюбите ее. А пока было бы чрезвычайно любезно с Вашей стороны, если бы Вы сказали несколько слов о ней в «Фигаро» .

Идея оказалась не самой лучшей. Вольф, будучи человеком экстравагантным, всегда искал повода к ссоре. Невыдающийся рисовальщик и книжный иллюстратор, он был отнюдь не глуп. Кое-кто даже считал, что Вольф обладает исключительными остроумием и здравым смыслом. При этом он был скандально известным фатом и прославился в парижских кафе чудаковатым маньеризмом – носил тугие корсеты и злоупотреблял косметикой.

Вольф был недавно натурализованным немцем (по выражению Дега, прокравшимся во Францию на цыпочках), и память о франко-прусской войне была у него еще свежа. Прежде всего он заботился о том, чтобы поддерживать надежное положение «Фигаро», расширяя ее аудиторию, которую, казалось, ничто не восхищало так, как журналистская работа наотмашь.

Вольф не стал даже дожидаться начала торгов. Накануне открытия аукциона в «Фигаро» появились его заметки под зловещим заголовком «Железная маска».

Все эти художники, – писал он, – более или менее успешно создают картины, на которые следует смотреть прищурившись и с расстояния пятнадцати шагов. Впечатление, которое производят импрессионисты, напоминает впечатление, которое оставляет кошка, прохаживающаяся по фортепьянной клавиатуре, или обезьяна, завладевшая набором красок .

Подогретая подобным образом толпа снова собралась, чтобы поглумиться и устроить кошачий концерт. Каждый раз, когда новое полотно выставлялось (иногда вверх ногами) на пюпитр для обозрения, в зале поднимался дикий гвалт оскорблений, грубых насмешек и гомерический хохот. Редко аукционная публика имела возможность так поразвлечься. Писсарро (хоть сам не выставлялся) посетил отель Друо и наблюдал, как торговались картины Берты. Когда на пюпитр водрузили ее первый холст, кто-то выкрикнул: «Шлюха!» Писсарро подошел к этому мужчине и ударил его по лицу. Аукционист вызвал полицию.