Миша Лев - Горит свеча в моей памяти

…Меня приняли в отдел писем и сразу впрягли в работу. Секретарь, вчерашняя студентка еврейского театрального училища, была полна обаяния, и смотреть хотелось предпочтительно на нее, а не на тюки с письмами. Со временем она сделала театральную карьеру: с успехом играла в музыкальном театре. Заведующий отделом был юристом, и это оказалось кстати. Среди писем попадалось немало жалоб по поводу Биробиджана, а также проявлений антисемитизма. Мне приходилось делать обзор подобных фактов, а он переводил эти обзоры на русский и писал комментарии.

«Дер эмес» все же был органом Совета национальностей ЦИК, и если приходил сигнал из газеты, на него, как правило, реагировали, и иногда не только для того, чтобы отделаться. Случалось, принимали справедливые меры.

Кроме редакции, которая находилась в Ставропольском переулке, мне часто приходилось по ночам работать на Петровке, 4, где была наша типография. Дни и ночи были переполнены впечатлениями. План следующего номера составлялся в редакции, но все зависело от ТАСС [119] Телеграфное агентство Советского Союза. , с которым у нас была прямая телефонная связь. Во дворе стоял наготове автомобиль с водителем-грузином. Достаточно было махнуть ему рукой, чтобы он сразу гнал за материалом. Это могла быть короткая официальная хроника или чей-то двухстраничный доклад с пометкой «обязательно в печать».

За все отвечал дежурный редактор. В его ведении были два переводчика, корректор, машинистка, выпускающий и не помню кто еще. Должность «выпускающего» занимал я и поэтому должен был знать толк в разных видах шрифтов (кажется, они были от четырех с половиной до восемнадцати пунктов [120] Единица измерения типографского кегля. ) и особенно в печатном деле.

По этой части меня выручал переводчик Авром Кантор, знавший несколько иностранных языков и переводивший не только с русского. В ранней молодости он работал в типографии и проделал путь от наборщика, стоящего у наборной кассы, до технического редактора в первой еврейской советской газете «Ди Варгайт» [121] Так с марта по август 1918 г. называлась газета «Дер эмес». .

Переводчиком работал и Лейви Гофштейн, младший брат поэта Довида Гофштейна. Это был знаток языков, человек тщательный, но очень медлительный. Для ежедневной газеты, которая должна выходить в назначенное время, он не очень годился.

Мойше Иткович считал, что он редактор, да еще какой! Редактирует новые издания Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер-Сфорима, И.-Л. Переца. Публикует статьи и корреспонденции в различных еврейских газетах. Как переводчику ему нет равных. Диктовал он так быстро, что машинистки жаловались: «Мы не успеваем».

От работы его ничто не отвлекало, так как он был совершенно глух. Когда отец Мойше узнал, что тот не только вступил в комсомол, но и стал там одним из руководителей, то, вложив всю злость в правую руку, отвесил сыну одну за другой две пощечины. Третьей не допустила мать.

Поздняя ночь. К этому времени уже готовы оттиски всех полос, но на этот раз одна полоса еще пуста. Что значит «пуста»? Ждут, чтобы из ТАСС прибыло продолжение, которое надо перевести, отредактировать, набрать, снова прочесть, сверстать. Пока что пьем чай и, если есть чем, закусываем. Наконец дождались. Костя, шофер, приехал и привез текст из ТАСС. Это конец доклада, с которым в Колонном зале Дома Союзов выступил заместитель большого начальника, член Политбюро.

В таких случаях из Отдела печати ЦК присылают дополнительного проверяющего. На этот раз это Григорий (Гирш) Рыклин, один из ведущих журналистов «Правды», бывший редактор еврейской газеты. Изредка таким проверяющим мог быть и Михаил Кольцов, еще более уважаемый журналист. Оба держались, можно сказать, запросто, шутили, смеялись. Кольцов еврейский язык знал плохо, но для Рыклина наша редакция была своя, хорошо знакомая по прошлому, среда.

Иткович диктует и громко вслух повторяет машинистке:

— Фаня, открой «ножки», — и опять, — Фаня, время не ждет, открой «ножки». Открой «ножки», тебе говорят.

Фаню трудно чем-нибудь удивить, но тут даже она подыгрывает. Смотрит на Итковича, выпучив глаза, и кричит:

— А что будет, когда я открою «ножки»?

Кричи не кричи, Иткович не слышит, но по тому, как шевелятся ее губы, он догадывается и отвечает:

— Когда скажу, тогда закроешь.

Для нас это не новость. Но Рыклин ошеломлен. Он не понимает, что происходит. Кто-то ему напоминает, что «кавычки» по-еврейски называются «гусиные ножки». И тут Рыклин начинает неудержимо хохотать.

Для меня главный редактор — недоступная личность. Говорили, что Мойше Литваков был заносчивым человеком. Не знаю, каким он был раньше, но когда я работал в газете «Дер эмес», Литваков, наоборот, был скорее меланхоликом. Сегодня я бы, возможно, заметил в его глазах беспокойство и страх. Пишу «сегодня», потому что из книги «Письма советских еврейских писателей» (издательство Еврейского университета в Иерусалиме), узнал, что уже в 1933 году комиссия «по чисткам» обвинила Литвакова в идеализации «Бунда» [122] Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России (Бунд — союз, идиш ) — еврейская социал-демократическая партия. Основан в 1897 г. После Октябрьской революции Бунд на территории России раскололся и после 1920 г. прекратил существование. Бунд продолжал существовать в Польше. Большевики относились к Бунду резко отрицательно. , в уклонах, в колебаниях, и он был исключен из ВКП(б). Некоторое время спустя более высокая партийная инстанция его восстановила в рядах партии и в должности главного редактора газеты «Дер эмес».

Ладно, исключили — не исключили, с этим еще можно как-то жить. Но лишь сегодня нам известно, что впоследствии, 7 сентября 1937 года, Сталин, Молотов и Жданов подписали бумагу со списком тех, кому суждено расстаться с жизнью. Среди осужденных был и Литваков Моисей Ильич.

Когда я работал в типографии выпускающим, мне казалось, что сотрудники газеты щадят своего главного редактора и лишь в случае крайней необходимости среди ночи посылают за ним машину или звонят несколько раз. Литваков без промедления откликался: «Что там еще?»

Большинство еврейских писателей и журналистов не любили бывшего комиссара Евсекции Литвакова, орудовавшего своим критическим пером, как кнутом, и целившего им прежде всего в самых способных, самых уважаемых. Все это было известно. Но иногда эта «нелюбовь» проявлялась в том, что Литвакову старались, как говорится, «подложить свинью».

Если приходилось срочно освободить полосу, то, естественно, чей-то материал приходилось снимать. Это мог быть рассказ, зарисовка, стихи. Автор знал, что завтра люди будут его читать, бухгалтерия выпишет гонорар. И вдруг: «Вы видите, чью фотографию мы публикуем?» Но ведь кое-что из запланированного осталось. Так почему изъяли именно мой материал? Нередко такому обиженному указывали пальцем на кабинет главного редактора, что означало: вот кто распорядился.