Евгений Шварц - Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма

18 сентября.Кроме больших магазинов, которые я назвал выше, и сияющего белого киоска направо от ворот городского сада, кроме колбасной Карловича и булочной Окумышева, сушествовали еще маленькие бакалейные лавочки. Самая знаменитая из них помещалась в квартале от городского сада. Это было бойкое место. На одном углу (по левую руку, если идти от сада) помещалась колбасная Карловича, на другом — шляпная мастерская Табаковой, на третьем (по правую от сада руку) зубоврачебный кабинет Очаковского, а против него, на четвертом углу — Мюр и Мерилиз — так называлась знаменитая лавочка. И в самом деле, там было все. И бакалейные товары, и огромные апельсины из Яффы, и шишечки, или мушмула, и китайские орешки, которые в Майкопе почему — то носили имя фисташек, и виноград, и яблоки, и каштаны, и керченские сельди в больших овальных запаянных коробках, и лимонад, и папиросы. Помню рекламный плакат какой — то табачной фабрики на стене: мужчина в цилиндре и женщина, кокетливо подобравшая юбку так, что видны кружева, прикрывшись от ветра розовым зонтиком, через который просвечивают их профили, прикуривают друг у друга. Торговал в лавке какой — то армянин, полный и флегматичный. О нем рассказывали, что на вопрос: «У вас лимонад из кипяченой воды?», он ответил: «А вам из какой надо?» Кроме Мюр и Мерилиза помню две лавочки, где мы брали на заборную книжку. То есть лавочник записывал взятый товар в книжечку, а деньги получал раз в месяц. Двадцатого. Кроме лавочек и магазинов, существовали шашлычные, куца старшие ходили иноща ужинать. Больше всего я запомнил шашлычную «Самсон», на вывеске которой он и был изображен раздирающим львиную пасть. Эта шашлычная помещалась в полуподвале, как и все остальные, впрочем. В шашлычную я попал много позже, но в клубе мне приходилось обедать. Больше всего меня пленяли там тяжелые судки с горчицей, уксусом и подсолнечным маслом, которое никогда не употреблялось за обедом.

19 сентября.Часто ходили мы за Белую. Туда было две дороги. Одна через кручу. Для этого надо было пройти через весь городской сад по главной аллее, перейти по деревянному мосту через небольшой овраг, свернуть направо по дорожке над обрывами, заросшими кустарником и травой, откуда видна была долина Белой, лесистая, с островками и перекатами, дойти до забора вокруг казенного дома начальника шоссейной дистанции и по узкой дорожке пройти над кручей под забором. Обогнув забор, мы видели внизу шоссе и железный, окрашенный в красный цвет мост через Белую. Мы спускались к этому мосту, переходили на другую сторону — вот мы и за Белой. Другой путь был проще. Мы не сворачивали за оврагом направо, а шли прямо к забору, огораживающему эту невозделанную часть городского сада. Здесь была калитка со ступеньками, защищавшими сад от свиней и коров. Поднявшись и спустившись, мы шли через поле к больнице и оттуда уже поворачивали вправо по дорожке в лес. С одной полянки на горе был виден Майкоп: весь в зелени, с желтыми хлебами за городом до самого горизонта. Однажды, когда мы шли по лесу, я спросил у отца: «Кто это кричит?» — «Дикая цесарка!» — ответил отец. Он иногда ходил на охоту. Помню шкуру зайца, которая долго валялась на кухне и хрустела, когда ее тронешь. Говорили, что она неправильно снята. Помню перепелок и рассказ, ужаснувший меня, о том, что охотники разбивают голову раненой птицы о приклад ружья. Кто — то из охотников убил медведя, и отцу подарили медвежий окорок. Он тоже оказался неправильно приготовленным и невкусным. До сих пор я вижу во сне, что, перейдя Белую, я беру влево и сворачиваю лесом на дорогу, приводящую меня далеко в горы. Дорога эта существует и в самом деле, но приводит только к табачным плантациям.

20 сентября.Если мы собирались на Белую не шутя, на целый день, то ехали на извозчике или вместе с Соловьевыми на их поместительной линейке на третью версту. Здесь, у самого шоссе, на большой поляне в лесу стоял домик лесника. Лесник ставил самовар, выносил маленький стол и стулья, которых обычно не хватало на всех, так что часто стелили еще ковер на траве. Кстати, о линейках. В те дни, когда отец дежурил в больнице, за ним приезжал на больничной линейке Тимофей, рыжебородый кучер, служивший в своей должности, пока мы жили в Майкопе, да и потом, помнится, чуть ли не до самой своей смерти. Узнаю об этом, когда увижу Наташу Соловьеву. Заезжал он вместе с фельдшером Алимовым (с моей точки зрения, прекрасным человеком, так как он был со мною ласков) за папой и по утрам. Очевидно, и в те времена была какая — то домашняя помощь больным. Или папа еще оставался какое — то время городским врачом, совмещая это с работой в больнице? Тем более я стал сомневаться вдруг, Тимофей ли заезжал за папой по утрам или другой кучер, на другой линейке? Но дело не в этой никому не нужной точности, а в том, что в хорошую погоду папа брал меня с собою. И кучер, пока фельдшер и папа были у больных, давал мне подержать вожжи. Чудный запах кожи и лошадей. Сытые лошади нетерпеливо рыли копытами землю, а кучер, к моему величайшему удивлению, кричал им: «Балуй!» По — моему, следовало кричать: «Не балуй!»

22 сентября.Владимир Алексеевич Добряков, которого я так любил, который становился на корточки перед моим троном, который делал для меня из картонных табачных коробок домики, мельницу с окнами из красной цветной бумаги, светящимися, когда внутри зажигали свечу, мой лучший друг, — поссорился с мамой. И что всего печальней, поссорился из — за меня. После обеда я играл в передней, куда выходила дверь Владимира Алексеевича. Играл и пел, и разговаривал с игрушками. Вдруг дверь комнаты моего друга распахнулась, и он вышел оттуда сердитым. К несчастью, в тот же самый миг в переднюю вышла мама. Увидев злое лицо бухгалтера, она пожелала узнать, что случилось. И Владимир Алексеевич, сделав жест в мою сторону, сказал: «Этот не дал уснуть ни на минутку». Мама оскорбилась глубочайшим образом, и через несколько дней мой бывший друг переехал от нас. Припоминаю теперь, что бухгалтер ухаживал за Беатрисой Яковлевной и одновременно за маленькой, похожей на японку, Эмилией Хаджибековой, очевидно, колеблясь и не зная, в кого влюбиться. Переехав от нас, он вскоре сделал выбор и женился на Эмилии. Брак, очевидно, не был удачным. Помню, как Беатриса Яковлевна говорила маме полушутя, полупечально: «Вот женился бы на мне, ничего подобного бы не было». Вскоре Добряковы уехали из Майкопа, и я никогда их больше не видел. Однажды у нас были гости, очевидно, не хватило чего — то, возможно, вина. И папа поехал со мною и с Надеждой Хаджибековой в магазин. По дороге они весело болтали и даже один раз поцеловались, о чем я немедленно рассказал маме. Папа объяснил это тем, что сегодня [был] день рождения Надежды. Она мне очень нравилась — высокая, стройная, с ласковыми и живыми черными тазами. Вскоре и она уехала из Майкопа, и мы узнали, что она вышла замуж за сына Жоржа Бормана. И ее я не видел больше никогда в жизни. И старик Хаджибеков остался один.