Евгений Шварц - Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма

22 сентября. Примерно возле этого же места однажды днем мы увидели что — то черное, бьющееся в волнах, саженях в пятидесяти от берега. На мгновенье всем нам, и Василию Соломоновичу тоже, показалось, что это чьи — то ноги в черных сапогах. Человек тонет! А вокруг было пустынно, как всегда среди жаркого летнего дня в маленьком приморском городе. Мы стали стучать в двери барака, гда жили рабочие- турки. Вышел старый — старый седобородый турок. Он с трудом понял нас и спросил, в штанах ли человек, который тонет? Растерявшись, мы ответили, что видели только сапоги тонущего. Старик принял наш ответ за отрицательный и сказал: «Значит, это не наш человек. Наши купаются в штанах», — и исчез в бараке. Мы снова бросились к берегу. И вдруг увидели сапоги уже правее и ближе к берегу и поняли с облегчением душевным, что это спины дельфинов. В прошлом году я их почему — то ни разу не видел и не признал. И вот пришел день нашего отъезда. Пароход РОПИТ’а, то есть Русского общества пароходства и торговли, как было написано мелом на черной доске возле агентства, «ожидался» в час ночи. Около часу нас разбудили. Мы вышли на темную улицу. Дрожь пробирала меня, как бывает даже теплой южной ночью, когда тебя поднимут с теплой постели и заставят выйти на улицу да еще спешить куда — то. Когда мы вышли из своих меблированных комнат, пароход дал первый гудок. Это не смутило нас. До порта — рукой подать. Но не успели мы дойти до камней, с которых ловили бычков, как раздался второй гудок, а когда добрались до пакгаузов — третий. И когда мы пришли на место, пароход уже выходил из ворот, образуемых волнорезом и стеной мола, большой, весь сияющий огнями. Произошло нечто неслыханное. Пароход пришел раньше срока и вместо обычных двухтрех часов простоял всего восемь минут. Василий Соломонович сердился и хотел жаловаться, но поздно.

23 сентября.В те времена пассажирские (они же грузовые) пароходы принадлежали двум обществам — вышеупомянутому РОПИТ’у и РО — Российскому обществу. Общественное мнение утверждало, что пароходы РОПИТ’а лучше. И мы свято верили в это. Нам казалось, когда мы бегали в порт любоваться на прибытие пароходов, что сразу можно определить, который из них чей. У РО пароходы были, как нам казалось, погрязнее, и приставали они не столь щеголевато, и пассажиры попроще. Билеты I и II классов тогда продавались с полным пансионом что ли, не знаю, как это сказать проще. Словом, заплатив за билет; ты оплачивал завтрак, обед и ужин в ресторане парохода. Так вот, в РО и кормили хуже. Оба общества имели свои агентства в пунктах, куда приставали пароходы. И вот на черной доске у агентства РОПИТ’а появилась надпись мелом: «Пароход (забыл название) ожидается во вторник около четырех часов дня». На этот раз никаких нарушений установившихся обычаев не произошло. Около четырех мы уже были на пристани со всем багажом. О пароходе ни слуху ни духу. Целый час ходили мы по высокой стенке мола и увидели наконец далеко — далеко направо, у самого горизонта, синеватую тень, черточку. Она росла не слишком быстро, но и не слишком медленно, и скоро у агентства далеко — далеко зазвонил частыми ударами колокол. Пароход подходит. В воротах порта он показался нам огромным. Тяжело развернувшись, он приблизился к стенке мола. Это сопровождалось звонками на мостике, стуком якорной цепи. С мола опустили канатные подушки, и пароход стал у пристани. Полетели концы, которые привязали к чугунным тумбам. Я глядел, и меня пробирала та же самая дрожь, что ночью. Пароход! Я поеду на пароходе. Мы вошли по сходням на палубу.

24 сентября.И вот я приобрел новое чувство — чувство парохода. Мы ехали с билетами второго класса, и поэтому помощник капитана указал нам ход на корму. Погода была тихая, и в порту море было совсем уж неподвижное, и все же палуба как бы дышала под ногами. В круглые иллюминаторы мы увидели неподвижную сейчас машину далеко внизу, в трюме. Нет, мы увидели ее не в иллюминаторы. Мы увидели ее в застекленные лежачие дверцы, прикрывающие ход в трюм, в машинное отделение. Нет; не было там трюма, ведущего к ней. Это, вероятно, был какой — нибудь вентиляционный колодец. Из него тянуло жаром. Виднелись какие — то поршни, какие — то перила, огромное маховое колесо. Стеклянные двери лежали на высокой лакированной раме, сияли никелированными перекладинами. И все производило такое же впечатление чистоты, блеска, нарядности. В такое же открытое четырехугольное отверстие увидели мы накрытые белоснежными скатертями круглые столы ресторана с цветами в длинных стеклянных вазах. На верхней палубе стоял киоск с книгами, журналами, открытками. На одной из открыток был изображен наш пароход. Теперь мне кажется, что выехали мы часа в два дня. Я обошел весь пароход. Палуба третьего класса была набита людьми. Иные спали на крышке трюма, иные обедали, и я позавидовал грекам, которые ели мою любимую копченую барабульку. Ах, как плохо я рассказываю сегодня! Ведь пароход еще стоит в Туапсе! Идет погрузка. Крышка над трюмом открыта. Стучит лебедка. Тюки, обшитые рогожей, поднимаются вверх, охваченные цепями, под грохот лебедки поворачиваются, повисают над трюмом и ползут вниз.

25 сентября.На пароходе только новые пассажиры, туапсинские, еще не обосновавшиеся на палубе и в общей каюте третьего класса. Остальные же на берегу, пошли по лавочкам запастись провизией, поглазеть на город. Пароход будет стоять долго. И прежде чем раздался долгожданный третий гудок, они успели вернуться, мы — оглядеть весь пароход и соскучиться, а нарядные дамы с кружевными зонтиками — разошлись по каютам. Довольно. Я не знаю, запомнил я все это в первый раз или рассказываю впечатления от всех пароходных поездок и впадаю в недостоверную и бесформенную болтовню. О глухота и немота! Пароход загудел оглушительно в первый раз, потом во второй. Гора грузов на пристани исчезла. Замолчала лебедка. Третий гудок. Убраны сходни. Меня пробирает дрожь — отплываем! Звонят звонки на капитанском мостике. Прежде чем я успел понять, как это случилось, — между пароходом и пристанью легла полоса воды. Под кормой закипела вода, заходила белыми и синими плоскими, твердыми, сбитыми винтом волнами. Это правда, что вода показалась мне тогда же твердой. И мы с кормы долго следили за белой, синей и белой дорогой, пенящейся посреди синего, искрящегося моря. Но дорогу эту увидели мы позже. А сначала вода заходила под кормой, палуба еще явственнее задышала. Я увидел знакомый и незнакомый мол, который разворачивался и уходил медленно в сторону. Вот волнорез, который с палубы кажется низким. А вот ворота — площадка с фонарем на конце мола и возвышение на волнорезе, и мы выходим из порта, и бело — синяя водяная полоса показывает, как мы это сделали. И мы увидели город знакомый и незнакомый с парохода, белую дачу Перцова, лысые и покрытые лесом горы, шоссе, то прорезывающееся тонкой белой лентой, то исчезающее среди деревьев. Пароход шел к Сочи.