Евгений Шварц - Мемуары

Вот. Человек занимал крупные должности. Большой ДонЖуан. Красноречив. Сокращен уже год назад, и все без работы!

Четвертая книжка похожа на третью.

Потрачена на книжки масса труда. Они обклеены, изукрашены, переписаны странным узорным почерком. На каждой из них обозначена цена, издание. «Перепечатка воспрещается!»

Видишь, милка!

Портниха рассказывает: «Муж у меня, видишь, милка, с ума сошел. Родилось у нас двое, а потом девять лет детей не было. А на десятый год — видишь, милка — я и забеременела. Так он, милка, возьми и сбесись. Ребенок, говорит, не от меня! Я в больницу легла рожать, а он детям говорит: если черненький ребенок будет, я мать с дому выгоню. Родился, видишь, милка, верно, черненький. Муж молчит, ни слова. Подошел поздравить. А я ему говорю: «Сволочь! За десять лет что я от тебя заслужила? Перед детьми срамишь? Жизнь моя перед тобой — с кем я могла ребенка прижить?» Молчит. И пошел у нас, милка, бойкот. Как он денег на обед не даст — мы его за стол не пускаем. Дети его дразнят. Я его, знаешь, милка, не ругала, но начну подругам говорить: есть, мол, такие — то и такие — то люди — а он понимает, что это я про него. Ну вот. С год так прошло, и он, видишь, милка, помешался. Тихо помешался. Сидит и плачет. Пришлось мне, милка, ходить за ним как за маленьким. Доктор говорит — расположение, почва как — то… Два года проплакал. Мне, видишь, милка, и жалко, и уж я ему смерти желала. Квартира у нас, милка, маленькая. Духота от него. Грязно. Ну, он и верно помер. Перед смертью смотрит на ребенка и плачет: прости, говорит, мальчик! Ты, говорит, мой, мой. А мальчик, видишь, милка, вылитый он, только черненький — в бабушку. Похоронила — поплакала. Десять лет со здоровым да два с больным прожила! И сейчас, по старой памяти, как беда какая, я и думаю — с Васей надо посоветоваться. А потом и вспомню: что же это я, господи! Ведь он помер!»

«Такая я была хорошенькая, а теперь смотрю в зеркало — голова прямо не моя стала!»

«Мяконькое дело — какое право! Меня же ударили, меня же и в отделение. Мяконькое дело!»

«Ж е н а. Знаете, мне даже стыдно. Скажешь ему ночью: дай воды — и он шлепает босой на кухню.

Муж. Да, во мне этот стоицизм очень развит».

«Меня бить? Где мой наганчик?! Где мои стальные пульки!»

«Жена молодая, а он уже не так молодой. Ему бы пивную открыть, а он женился».

«Ох, какое умное лицо у этого Бетховена! Теперь нет таких гениев!»

Нищий

Нищий сидел у моста. Перед ним пустой мешочек. На пустом мешочке копейки — черные большие и желтые маленькие.

У ворот дома напротив — ломовая! лошадь, битюг. Сам ломовой куда — то отлучился.

Вдруг битюг пошел на тротуар, заржал, заноровился.

Старик нищий вскочил, подбежал к страшному битюгу, ловко цапнул его под уздцы и заорал полным голосом:

— Эт — та что? Ну — ну! Куды!

Битюг испугался, стал на место.

Нищий выругал его нехорошим словом и пошел к своим копеечкам.

Туапсе

На перекрестке стоит бутылка в две сажени вышиной. В бутылке сидит человек и продает пиво. Тяжелые кружки то и дело ныряют в цинковый таз, потом мокрые — под пивной кран, а потом полные ледяным пивом — через окошечко на улицу.

А на улице с самого раннего утра жара, жара, пыль.

Серые деревья, мягкие дороги, на столбах можно писать пальцем, на скамейку не сядешь — пыль, пыль.

Покупатель стоит у бутылки и вытирает лицо платком. Потом кончиком платка протирает углы глаз, потом сморкается, взглядывает на платок и укоризненно качает головой — пыль, пыль.

Бутылка сделана из фанеры и покрашена в темно — зеленую краску. Из горлышка лезет пена, выпиленная из фанеры. На пене, серой от пыли, сидит живой голубь с открытым клювом. Он вертит головой вправо, влево, смотрит, где бы напиться.

Негде напиться — везде пыль, жарко.

Бутылки стоят на каждом перекрестке. Торговля в бутылках идет без перерыва. Город растет.

[Вот вывески на одном квартале: ] 3

Упаковываем лучший виноград для уезжающих.

Мед, воск, фрукты и вина союза кустарей.

Галантерейная торговля:

Все для Вас.

Для подарков. Местные вещи. Для подарков.

Мануфактура братьев Аскиназий.

Чувяки, пояса, кинжалы.

В парикмахерской вместо двери — разноцветные ленты. Через окно наискось — бумажный плакат: «Электрические, охлаждающие веера для всех ожидающих».

В городе беспокойно, как в квартире во время большой уборки. Клубится, не уходя, сплошным облаком пыль. Тут дом в лесах, там роют фундамент. Около Троицких казарм строят бензинный завод. У базара строят Центральный междусоюзный клуб.

Все школы полны до отказа: в классах, в коридорах, в физических кабинетах, в красных уголках — всюду экскурсанты. Школы сейчас не школы, а экскурсбазы.

Город стоит на холмах, улица то вверх, то вниз. Дома невысокие, белые. У домов серые кипарисы, серые акации, серые кусты.

Прямо перед городом прежде было море. Теперь море стоит синей, узкой полосой за портом, за молами.

Порт еще строится.

От двух мысов навстречу друг другу протянулись два мола. От мола до берега — сплошь кишат землечерпалки, барки непонятной формы, моторные лодки с высокими насосами, фелюги, баркасы. Плывет широкая машина с колесами. Странный пароход — мачты сдвинуты к носу и к корме, а середина длинная, несуразная, как туловище таксы. Вода не морская — желтая, зеленая, в радужных нефтяных пятнах, несвежая.

Берег — новый. Он вдвинут в море на двадцать саженей. Землечерпалки вычерпали со дна моря ил. Новый берег слеплен из ила.

Влево от старого порта новый берег уже готов, высох. По плоской долине ветер гоняет тяжелую пыль. У старого порта еще кончают постройку берега.

Здесь илистые болота. За болотами плавает большая машина. От машины на болоте идет толстейшая резиновая труба. Из трубы невысоким тяжелым фонтаном бьет ил.

По мягкому илу проложены доски. От старого берега по болотам, вытянувшись в ниточку, идут к машине столбы с электрическими проводами. На столбах фонари.

Машина шумит, свистки свистят, стучат цепи, плещет ил.

По доскам ходят люди с ведрами и собирают что — то в болотцах.

Рыбу собирают.

Рыбы ошалели от шума, мечутся, не знают, куда деваться. Иные попадают в машину и вылетают из трубы с илом, иные выбрасываются на берег сами.

У нового берега глубина будет 40 саженей. Могут приставать океанские пароходы.

В городском парке заиграла музыка. Обеденное время.

Дорожки в парке усыпаны камушками. Низкие серые кусты, редкие седые деревья. Листья от пыли кажутся железобетонными.

Столики на веранде. На столиках судки.

Порция чебуреков 45 копеек.

Порция — 8 штук.

Музыканты в белых апашах. Их четверо. Пианист, скрипач, альтист, виолончелист.

Когда они отдыхают, слышно, как отчаянно в сухой траве палят цикады.