Константино д'Орацио - Таинственный Караваджо. Тайны, спрятанные в картинах мастера

Караваджо поступает от Пио Монте следующий заказ: изобразить каждое из перечисленных деяний в алтарной композиции для нового филиала братства. Если приглядеться, то мы увидим, что персонажи совершают вышеперечисленные действия, находясь в атмосфере хаоса темной неаполитанской улицы. В центре композиции юноша отрезает шпагой часть своей мантии, чтобы укрыть ею обнаженного бедняка, сидящего спиной к зрителю (этот персонаж является автоцитатой из картины «Мученичество Св. Матфея»). Позади него, погруженный во мрак, стоит калека, просящий милостыню, а рядом с ним хозяин таверны приглашает на трапезу паломника, идущего в Сантьяго-де-Компостела, о чем свидетельствует морская раковина, традиционно украшающая одежды пилигримов. На заднем плане мы видим мускулистую фигуру мужчины в древнем одеянии со странным сосудом в руках – это Самсон, утоляющий жажду из ослиной челюсти, согласно библейскому повествованию. Монах поддерживает руками ноги умершего, которого везут на катафалке к могиле под литании, исполняемые священником. Справа мы видим окно дворца, перегороженное железной решеткой, сквозь которую просунул голову старик – он припал к груди молодой матери, пытаясь напиться, подобно новорожденным. Девушка украдкой позволяет ему утолить жажду, при этом нервно оглядывается по сторонам, боясь встретить тюремных надзирателей. В этой суете капля белого молока пролилась мимо, испачкав бороду старика. При создании этой пары Караваджо вдохновлялся историей девушки Перо, которая приходит в тюрьму к своему отцу и кормит его грудным молоком, поддерживая в нем жизнь, – высшее проявление милосердия, перед которым преклонялись еще древние язычники. «Семь деяний милосердия» – это интересное сочетание повседневной жизни и цитат из Библии и других древних текстов. Меризи демонстрирует смелость в выборе тем и образцов для подражания. Он играет с первоисточниками, как никто не позволял себе прежде, нейтрализует в своем творчестве оппозицию фантазия / подражание, одинаково черпает вдохновение как в реальности, так и в искусстве прошлого.

Он, как искусный режиссер, в рамках одной картины соединяет семь различных историй, создавая потрясающее напряжение между сценами, под стать великому Микеланджело. Как и на полотнах Капеллы Контарелли, здесь перед нами персонажи в современных одеждах – это усиливает эффект соприсутствия, дает верующим возможность ощутить реальность милосердия, которое проявляется и в повседневной жизни. «Семь деяний милосердия» – это не просто прославление деятельности братства, но и призыв последовать примеру героев, поэтому для художника особенно важен контекст, в котором происходят изображаемые события. Перед нами своего рода театральные декорации, в которых узнается темный переулок ночного Неаполя, освещенный светом уличного фонаря и чудесным явлением Богоматери. Мадонна смотрит с любопытством на происходящее, словно молодая обитательница района Санита, проснувшаяся ночью от шума на улице и вышедшая на балкон посмотреть, что происходит. Она прижимает ребенка к груди, как бы пытаясь заслонить его от ужасного зрелища реальной жизни, а два ангела своими объятиями создают защитную преграду – они практически висят вниз головой и рискуют сорваться вниз, их удерживает в воздухе размах крыльев, длинные развевающиеся одежды и напряжение мышц, которое Караваджо передает с особым мастерством. Интересно это взаимодействие божественного начала с реальностью: небесные силы наблюдают за нами, однако не вмешиваются напрямую в происходящее на земле. Мадонна держится дистанцированно по отношению к убожеству земной жизни, она внушает людям богоугодные мысли на расстоянии.

Заступничество Богоматери – единственная надежда, оставшаяся у неаполитанцев, которых испанский вице-король Хуан Альфонсо Пиментель де Херрера обирает месяц за месяцем, вводя грабительские налоги, в частности налог на соль. Бедняки ненавидят правящую династию, но не осмеливаются пойти дальше эпизодических восстаний, за которыми обычно следует суровая реакция власти. Неаполь покорно следует своей судьбе, в которой вера тесно переплетается с суеверием, но именно в этом городе рождаются великие еретики, такие как знаменитый ученый Джордано Бруно. Эта стихийная среда как нельзя лучше подходит для Караваджо: художник ощущает себя в этом бурлящем хаосе, как рыба в воде.

Мрачная и загадочная атмосфера, которой проникнуто полотно «Семь деяний милосердия», вновь проявляется на картине «Бичевание Христа» ( см . рис. 22), но уже в гораздо более мягкой форме. Караваджо приступает к работе почти сразу, спустя всего несколько недель после торжественной презентации «Семи деяний милосердия» в алтаре Пио Монте, однако закончить новое произведение он сможет лишь спустя много месяцев, во время второго приезда в Неаполь. Эту работу финансирует Томмазо де Франкис, влиятельный сторонник арагонского правительства. Меризи вначале даже изображает заказчика на картине, но затем заменяет его присутствие образами трех палачей, терзающих Христа. Именно за счет этих трех персонажей создается особый ритм картины. Их тела, совершающие энергичные движения, частично погружены во мрак, так же как и их лица, – особенно глаза, будто ослепленные поглощающей их тьмой. Перед нами иллюстрация последних слов Христа, произнесенных перед распятием: «Отче! прости им, ибо не ведают, что творят». Трое убийц окружают Христа в каком-то мрачном хороводе, тот же изящно переставляет ноги, склонив при этом корпус в сторону и подав голову вперед, так что сцена бичевания превращается в гармоничный и изящный танец.

На лбу Иисуса проступили капли крови, один из палачей пытается привязать его к столбу и издает вопль от совершаемого усилия, другой нагнулся, чтобы подобрать плеть и нанести удары, третий помогает привязывать Христа, упершись ногой в его щиколотку. При всей динамике совершаемых движений сцена имеет довольно плавный ритм. Тело Иисуса совершенством форм и мягкостью цвета напоминает мрамор античных статуй, в то время как жестокость палачей заставляет их лица кривиться в отвратительной гримасе, а тела – в нечеловеческих, звериных жестах. Эта игра контрастов парадоксальным образом сообщает сцене гармоничность. Единственная фигура, залитая светом, – это Христос, его мучители остаются в полумраке. Вступая в противоречия с законами распространения света, Караваджо сообщает символический смысл изображаемому, как бы говоря зрителю: Христос есть истина и свет, его палачи же навсегда останутся во мраке заблуждений.

Караваджо в этой работе достигает новых вершин мастерства: свет становится чище, движения кистью – быстрее, и результат превосходит все ожидания. Возможно, в силу нависшей над ним угрозы и, соответственно, недостатка времени художник гораздо меньше внимания уделяет антуражу, сосредотачиваясь на немногих, по-настоящему важных деталях. В «Бичевании» столб едва виден, это какая-то почти невесомая конструкция, которая теряется на заднем плане и практически служит опорой для тела Христа. Вокруг колонны ничего нет, одна только кромешная тьма, в которой растворяются тела палачей, освещенными остаются лишь самые важные жесты и детали.