Джиллиан Додд - Валюта любви [Отважное путешествие к счастью, уверенности и гармонии. Автобиография основательницы бренда Roxy] [litres]

«Спускай штаны!» Я подчиняюсь и сажусь на край кровати. Он сильно шлепает меня по каждому костлявому бедру. Сначала они болят, потом горят, как огонь. Закрываю глаза от ужаса, стараясь не развалиться, и душевная боль мучает меня сильнее, чем неприятные пульсирующие ощущения в ногах.

«Иди съешь свою проклятую брокколи!» На теле выступают красные рубцы в форме ладони. Иногда утром они превращаются в синяки. Задерживаю дыхание, насколько могу, и тихо плачу, чтобы он не ударил меня за слезы. Мой плач делает его еще безумнее. Пытаюсь контролировать свое дыхание, вдыхая воздух небольшими порциями, чтобы он не заметил, как я всхлипываю. Я подавлена. Мое лицо становится влажным от слез и соплей.

Тороплюсь к своей тарелке и сижу в испуганном, молчаливом трансе – состоянии повышенной готовности и отстраненности. И снова пытаюсь проглотить брокколи, когда он вновь устанавливает таймер.

Мама и папа сильно шумят в спальне. Мы понятия не имеем, что там происходит, но нам это не нравится. Я приставляю стакан к двери, чтобы послушать. Все равно не понимаю. Влезаю на шкаф и подслушиваю через вентиляционное отверстие. Это звучит просто мерзко.

Они одержимы сексом и не ограничивают себя спальней. Мама ходит по дому в шелковой рубашке, обнаженная внизу. Она не завязывает бант на груди, потому что папа все равно его развяжет. Он не может не схватить ее обнаженное тело, не сосать ее груди, не похлопать ее попку и не тянуть ее киску за волоски. Он часто это делает за обеденным столом, откуда мы ни при каких обстоятельствах не можем уйти. Когда я умоляю его остановиться, он смеется так, будто доволен реакцией, которую у меня вызывает. Он подавляет маму, убедив себя в том, что она глупа.

Сразу после этого он начинает говорить:

– Девочки, разве ваша мама не красавица? Посмотрите на ее сиськи, они идеальны.

Женщины существуют ради секса, а не ради их ума или души. Женщин любят за их красоту и за то, что они дают мужчинам секс, которого те постоянно жаждут.

– Да, она хорошенькая, – отвечаем мы.

Папа любит порнографию. Порножурналы разбросаны по всему дому. Penthouse и Oui – в их спальне, Playboy – на кухонной стойке и стопка откровенно пошленьких – под раковиной в ванной. Он читает Playboy, пока я ем свой завтрак. Он уходит на пожарную станцию очень рано, и все, чего я хочу, это побыть с ним. За тостами и кофе мы обсуждаем увлечения девушки с центрального разворота.

Коробки с порнофильмами хранятся в гараже, но мои родители не догадываются, что мне это известно. Журнальные развороты, целиком заполненные обнаженным телом, пришпилены на стены гаража, как обои. Папа в деталях делится со мной своим мнением о частях тела каждой женщины. Когда его друзья бывают в гараже, он говорит о каждой из женщин, глядящих со стен, будто лично их знает. И выдает каждой девушке порцию критики.

Я ложусь в свою кровать, а папа приходит и ложится на меня сверху, устраивая ловлю. Он хватает мои костлявые запястья своими массивными ручищами и бросает их мне на голову, сжимая так сильно, что кажется, мои суставы будут вывихнуты. Другой рукой он «щекочет» меня, перебирая пальцами между моими ребрами и засовывая их в мои подмышки. В продолжение этого он дико меня вылизывает по всей шее, лицу и глубоко в ушах своим жестким, влажным языком, пока я не начну пылать горячей сыпью от его бороды. Изо всех сил пытаюсь кричать – он закрывает мне рот. И смеется, испытывая от этого дьявольское наслаждение.

Когда он наконец уходит, от меня пахнет его слюной и кремом после бритья, и мне тошно до рвоты. Я плачу, но мама никогда не приходит. Пробираюсь в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркало, потому что шея горит. Моя шея, щеки и уши ярко-розовые, с маленькими красными точками крови, пробивающимися на поверхность. Кладу холодную влажную мочалку на шею, чтобы охладить ее, и моюсь с мылом, пытаясь избавиться от гнилостного запаха. Мои детские переживания внедряют в меня какой-то ужас и стыд по поводу секса. Мне потребуются десятилетия, чтобы выздороветь.

Пожарная станция в Уоттсе как второй дом для меня. Став капитаном пожарной команды, отец отправляется туда даже в выходные. Он проверяет парней, получает зарплату, оформляет документы, и, поскольку повсюду берет меня с собой, я тоже иду с ним. Мне нравится пожарная станция, и мне комфортно в комнате, где полно пожарных.

Они позволяют мне подниматься на грузовик, соскальзывать вниз по шесту и даже бить по боксерской груше в спортзале. Однажды, когда я находилась в его кабинете вместе с еще одним пожарным, папа говорит: «Знаешь, Джилл развивается». В смысле моей груди. Я паникую и хочу испариться. Понятия не имела, что он знает. Но почему он говорит кому-то об этом?

Я еще подросток и начинаю становиться девушкой. Папа смотрит на мое тело и изрыгает саркастические, сексуальные комментарии и критические замечания. Это заставляет меня стесняться, будто за мной постоянно подсматривают. Однажды, когда мы ездили кататься на водных лыжах на реку Колорадо, он начал обсуждать мое тело с другими подростками, мальчиками и девочками. Я так разозлилась, что набросилась на него с кулаками. Он такой большой и сильный, что легко ловит их в воздухе, показывая всем мое бессилие. И проделывает эти мерзкие штучки многие годы.

Время шло, летели годы. Как-то раз, после одного из его похотливых комментариев, я живо помню, как в одиночестве падаю на четвереньки у очага камина и колочу по твердому камню, пока мои руки не опухли и не покраснели. Корчусь всем телом, пока из глубины души не вырывается душераздирающий вопль. Я выкрикиваю, обращаясь к Богу: «Почему Ты не дал мне отца, которому могу доверять? Почему Ты дал мне извращенца»?!

И реально слышу голос внутри меня: «Не он твой отец, а Я». Это дает мне повод задуматься. Пишу папе письмо и предупреждаю: если он когда-нибудь снова заговорит о моем теле, то никогда больше меня не увидит. Он на время успокаивается, но я всегда начеку.

Мама эмоционально отсутствует. Она не имеет той привязанности к своим двум дочкам, какую проявляет к своим маленьким собачкам. Она избегает нас, укрываясь в ванной или спальне. Уверена, что она сожалеет о нашем появлении. Мне хочется поиграть с ее украшениями, косметикой и одеждой, но мне запрещено прикасаться к ним. Когда мамы нет дома, я изучаю и трогаю все ее вещи, осторожно, чтобы вернуть их на место. Так чувствую себя ближе к ней. Я сильно, до боли, нуждаюсь в ее любви и привязанности. Стараюсь не беспокоить ее. У нее злой нрав, но я не так боюсь ее, как папу.

Единственный человек, которого мы приветствуем в нашем доме, – это женщина, проносящая продукцию фирмы Avon. Мне не разрешают приводить домой друзей, что ставит меня в неловкое положение, потому что мне приходится объяснять, почему они не могут прийти поиграть и почему я могу играть только в их домах. В конце концов мама нашла работу, думаю, чтобы быть подальше от нас с сестрой.