Майкл Бэрьер - Уолт Дисней: человек-студия [litres]

При том внимании, которое Дисней уделял «Мэри Поппинс», это был его личный триумф, – и в то же время его личный провал. «Мэри Поппинс» – вызывающе старомодный мюзикл, снятый целиком в звуковых павильонах диснеевской студии. Комбинирование кинематографической съемки и анимации в принципе такое же, как в «Песне Юга», снятой двадцать лет назад. Сюжет развивается вяло, Дэвид Томлинсон, играющий мистера Бэнкса, едва вытягивает роль, – а ведь это выбор Диснея. Уолт хотел поместить в центр сюжета саму Мэри, поэтому сильный актер, вроде Рекса Харрисона, был немыслим в роли Бэнкса. А без такого актера фильм легко превращался в череду музыкальных номеров, едва связанных нитью повествования. Центральный номер с танцем на крышах исполнен без сильного танцора: Дик Ван Дайк едва ли может претендовать на такое звание. Словом, «Мэри Поппинс» имеет слабые места везде, где по ней прошлась рука Диснея.

Билл Уолш, главный сценарист фильма и один из продюсеров, рассказывал, как Уолт на съемочной площадке обдумывал, что можно сделать с элементами обстановки квартиры Бэнксов, чтобы показать реакцию семьи на выстрел из пушки Адмирала Бума. Прохаживаясь меж декораций, он отпускал фразы вроде: «А что, если ваза упадет, а служанка поймает ее пальцем ноги?» или «А давайте, рояль покатится по комнате, и мать схватит его, когда будет поправлять картину?» Но весь этот кавардак из-за пушечного выстрела, производимого по регулярному расписанию, – просто смехотворная идея. К тому же трудно поверить, что в лондонском квартале со строгими порядками Адмиралу вообще позволили бы стрелять из пушки. Здесь «Поппинс» оказывается легковесной фантазией, подрывающей сами принципы, на которых основан сюжет этого фильма.

Рецензии на «Мэри Поппинс» были лучше, чем на большинство диснеевских фильмов, и лишь некоторые авторы все же были полны скептицизма. В многолетней войне Диснея с рецензентами он наконец-то смог насладиться перемирием. Бывало, что, читая рецензии, он начинал размахивать кулаками, называя критиков «умниками-зазнайками» и «мастерами шпилек». В одном интервью, опубликованном в 1964 году, он сказал: «Я не литературный человек. Что касается реализма, то грязь можно найти под любым булыжником. Я принадлежу к числу оптимистов. Всегда есть радуга. И массовый зритель любит счастливые концовки. Если вам удастся выжать у зрителей слезу, они запомнят ваш фильм. Секретом Чаплина была щепотка патетики. Некоторых голливудских режиссеров смущают сантименты, а я люблю поплакать».

По поводу успеха «Мэри Поппинс» он высказывался в том же духе: «Я люблю совершенство, но кукурузу тоже люблю. Я делаю фильмы не для высоколобых. Стили могут различаться с виду, но в основе вкус широкой публики неизменен. Ей нравятся персонажи, которым можно посочувствовать, и действие как в жизни. И мне тоже это нравится, и в мультфильмах, и в кино, и во всех этих героях в Диснейленде».

Еще в одном интервью Дисней позволяет себе резкие высказывания, полные горечи: «Эти художники-авангардисты – подростки. Таким путем идут только те, кому нравится производить шум, так создается болезненное искусство… Ни во мне, ни в моей работе нет цинизма… Я не люблю снобов. Интеллектуалы становятся снобами. Они думают, что они выше всех, но это не так. Бо́льшая образованность не означает большего здравого смысла. Их представления об искусстве – просто безумие… Мне нет дела до критиков. Они воспринимают себя слишком серьезно. Думают, что единственный путь быть замеченным и быть при этом умным – находить ошибки у других. Но я делаю свои фильмы для публики , а не для них».

Сложность заключалась в том, что Дисней, не делавший фильмов для высоколобых, во многих отношениях сам к ним принадлежал. Его простота и прямолинейность, сыгравшие важную роль в тридцатых, не могли сохраняться неизменными в позднейшие годы без некоторого наигрыша. Билл Дэвидсон, взявший у Уолта интервью в 1961 году для TV Guide , заметил противоречия в поведении Уолта: «Публика думает, что Дисней – человек, который играет с моделью поезда и обменивается шутками со своими юными подопечными в “Клубе Микки-Мауса”. В действительности он один из самых начитанных, наиболее грамотно и ясно выражающихся людей в Голливуде, он путешествовал больше, чем другие. Когда я общался с ним за обедом в его личной столовой на его студии, я ощутил это со всей отчетливостью. Сначала он с наивным апломбом сыпал шутками деревенского острослова. Но, когда он говорил о финансовых перспективах на 1962 год, о современном искусстве – Пикассо и Диего Ривере, о фрейдистской психиатрии, его деревенская речь исчезала. А через несколько минут он спохватывался и возвращался к соседским байкам».

К 1962 году Дисней уже сорок лет жил в Лос-Анджелесе, он стал частью голливудской киноиндустрии. Мир кино, его блеск и цинизм гораздо в большей степени влияли на городскую культуру, чем в двадцатые годы, когда Дисней приехал из Канзас-Сити, поменяв, в сущности, один город Среднего Запада на другой такой же. (Калифорнийская версия отличалась лучшим климатом.) Если у Диснея и были настоящие друзья в 1960-е годы, то они занимали высокое положение в киноиндустрии или в сопоставимых по значению сферах деятельности, например, в архитектуре. В Холмби-Хиллз Уолт и Лилиан были соседями известного архитектора Уэлтона Беккета, они путешествовали вместе с ним и его женой. В таком окружении Дисней мог оставаться «деревенским парнем» только с помощью продуманного поведения, а это не вязалось с теплотой и спонтанностью. Постоянно случалось так, что журналисты, бравшие у Диснея интервью, обнаруживали совсем иного человека, чем ожидали.

«Прежде чем мы встретились, – писал эссеист Обри Менен в 1963 году, – его помощники сделали все возможное, чтобы убедить меня, что Уолт Дисней, в сущности, нечто вроде добродушного дядюшки. Он открыт и доступен, говорили мне, с ним легко разговаривать. Но вместо этого я увидел высокого угрюмого мужчину, который, казалось, был одержим каким-то личным демоном. Все на свете знают лицо и фигуру господина Диснея. В частной жизни он улыбается меньше – я видел его улыбку только однажды. Он беспокойный, говорит короткими предложениями, с паузами, во время которых смотрит на собеседника, или, скорее, сквозь него… Руки Диснея постоянно в движении, когда он говорит. Дисней поднимает предметы со стола, проигрывает ими и отбрасывает резким жестом, как если бы они пришлись ему не по вкусу».

В 1964 году подобным же образом описал Диснея Стивен Бирмингем из McCall’s : «Усталый, загнанный человек с длинным скорбным лицом и темными глазами под тяжелыми веками. Человек, который на фото всегда улыбается, в действительности улыбается редко, и когда это все же происходит, то усмешка получается почти горькой. Иногда он отводит глаза и вперяет взгляд в отдаленные, неведомые точки. Его помощник сказал: “Всегда можно понять, если Уолту скучно, или он чем-то недоволен. Глаза у него становятся стеклянными, как если бы он вдруг заметил что-то маленькое и уродливое у вас на затылке”. Руки бегают, он берет пачку французских сигарет “Житан”, которая у него всегда поблизости. За обеденным столом он шумно и бесконечно играет серебряными приборами. Иногда его пальцы начинают отстукивать рубленый ритм по столешнице или подлокотнику – это почти всегда штормовое предупреждение… Одевается он небрежно, обычно одежда на нем выглядит так, как будто он спешно набросил ее на себя утром, взяв со стула, куда он ее кинул, не глядя, прошлым вечером. Несмотря на щедрость южнокалифорнийского солнца, Дисней любит кутаться – в бесформенный кардиган, в мешковатое твидовое пальто, в ветровку».