Василий Шатилов - В боях рожденное Знамя

— Хорошо, Михаил Васильевич, пойдем, — отозвался я.

День был солнечный, безветренный, лесной воздух насыщен кислородом, лес только оживал после долгого зимнего сна.

Как только вышли из леса, увидели на поле несколько отдельных одноэтажных домиков. Подошли к одному и увидели на скамейке пожилую немку.

Артюхов заговорил с ней на немецком языке, но она знала хорошо русский.

Вид у нее был интеллигентный, лицо изрезано морщинами. Это была экономка Геринга.

— Еще вчера я боялась вас, красных, — еле слышно проговорила экономка. — Когда я вас увидела, то на какое-то мгновение почувствовала испуг и хотела уйти, а потом успокоилась. Теперь я знаю действительное отношение русских к мирным немцам. А Геббельс запугивал нас… Я знаю, как советские солдаты по-доброму относятся к нам, кормят, лечат. А вот гитлеровские солдаты, я читала, в России не жалели ни детей, ни стариков. Вы добрые солдаты.

Слушая старую немку, я вспомнил о Вере Емельяновой из села Присморжье, что под Старой Руссой. Это было в мае сорок второго года. На переднем крае бой не прекращался. Пулеметы строчили без умолку. И в этот момент послышался детский голос:

— Не стреляйте, не стреляйте!

Один из бойцов выскочил из траншеи навстречу бежавшей девочке, подхватил ее на руки и бросился в окоп. В полночь мне доложили об этом.

— Приведите-ка девочку ко мне, — распорядился я.

Ночь была очень темная. Солдаты-пулеметчики, укутав девочку в шинель, принесли ее на командный пункт.

Я сидел за картой, рядом со мной начальник оперативного отделения майор Акчурин. В блиндаже топилась железная печка, было тепло.

— Нас с девочкой прислал к вам командир полка, — доложили они. — Обе ноги у нее пробиты пулями.

Я приказал срочно вызвать врача, искупать девочку, перевязать раны, одеть в чистое платье.

Часа через два девочку (ее звали Верой) принесли ко мне в блиндаж. Раны ее оказались легкими, кости не были повреждены.

Вера повеселела, стала рассказывать по порядку, как взрослая:

— У меня были мама Анна Герасимовна, папа Дмитрий Емельянович, две сестры — Валя десяти лет и вторая, Таня, ей четыре года, и маленький Леша — ему полтора годика. Фамилия наша Емельяновы. Еще есть бабушка Катя — Екатерина Романовна. Где она, я не знаю. Мы в землянке в деревне Присморжье жили. Когда немцы отходили, бросили в землянку гранату. Маму и сестренок убили, остались мы с Лешей. Леша сильно плакал. Потом пришел к землянке немецкий солдат и бросил еще гранату в нас с Лешей. Леша больше не плакал. Я выскочила из ямы и побежала искать бабушку Катю. Она жила на окраине, но я ее не нашла. По дороге увидела машину с красным крестом на кузове, попросила перевязать мне раны, но меня вытолкнули. Это оказалась немецкая машина. Потом я долго, долго бежала. Кругом стреляли, а когда услышала, по-нашему говорят, стала кричать: «Не стреляйте! Не стреляйте!»

Звериный облик фашизма встал перед нами из рассказа девочки.

В ту ночь я долго не мог заснуть, хотя была тишина, чистое небо вызвездили яркие майские звезды. Всюду был мир, а я думал о войне, о судьбе Веры Емельяновой, из жизни которой, из памяти война не уйдет, к сожалению, никогда.

День был солнечный, ясный. С Артюховым поехали на легковой машине в 674-й полк по дороге западного берега длинного озера, потом свернули на полевую дорогу. Поле покрывалось зелеными всходами.

Мы ехали на большой скорости и вдруг уперлись в ворота какого-то лагеря для военнопленных. За колючей проволокой мы увидели солдат в румынской форме. Было непонятно: война кончилась, а лагерь существует. Лагерь находился в 20—25 километрах южнее Ной-Руппина.

Мы прошли через ворота в расположение бараков. Встретил нас румынский генерал в поношенной форме. Когда он увидел меня, то растерялся, не зная, откуда появился советский генерал.

— Что вы здесь делаете? — спросил я.

— Ждем распоряжения.

— От кого?

— Мы сами не знаем.

— Вам известно, что война кончилась?

— Слышали, но не от официальных лиц.

— Как и почему вы оказались здесь?

— В августе 1944 года Румыния вышла из войны, командование приказало пригнать нас сюда и содержать как военнопленных.

Они обступили меня. Были очень удивлены, оживлены, называли меня «господином». Они, как видно, решили, что фашисты бросили их в этот лагерь и забыли. Наперебой рассказывали они про жизнь в лагере, что они давно сидят на голодном пайке. Посыпались различные вопросы. Я внимательно выслушивал, но на все вопросы ответить не мог.

Среди румынских генералов, как оказалось, были командиры соединений, воевавших против нас. И я спросил:

— Кто из вас был на Южном фронте русских возле Могилев-Подольского в июне 1941 года?

— Я! — отозвался генерал среднего роста с худым, обрюзгшим лицом: действительно, в лагере не сладко кормили.

Вот и встретились мы, бывшие противники, через четыре года. Мы тогда отступали… Помню 12 июля 1941 года. Там, на Украине, в районе Рахны, румынская артиллерия открыла ураганный огонь по переднему краю нашей 196-й стрелковой дивизии, надеясь подавить наши огневые средства и проложить путь своей пехоте и танкам. Румыны не имели точных данных о системе нашей обороны и потому били наугад.

Тогда, в июле 1941 года, вероятно, сказывалась уверенность фашистов в том, что Красная Армия деморализована, следовательно, можно пренебречь законами тактики. После того как артиллерия врага перенесла огонь в глубину нашей обороны, появились танки. Они шли по пшеничному полю, держа дистанцию. На ходу танки вели огонь, но не прицельный, а больше для воздействия на психику обороняющихся. За танками шла пехота. С наблюдательного пункта, откуда я следил за ходом боя, хорошо были видны цепи солдат. Они шли во весь рост, стреляли из автоматов.

Надо отдать должное выдержке наших бойцов. Кто хоть однажды был в бою, тот знает, как трудно сдерживать себя, когда видишь атакующего противника. Пальцы так и тянутся к спусковому крючку, но стрелять без команды нельзя, надо выждать, когда враг подойдет ближе.

С каждой минутой фашисты приближались, но передний край молчал. Нервы были напряжены до продела. Но вот по телефону дается команда комдива: «Огонь!»

Мгновенно ожил и ощетинился огнем наш передний край. Находившийся рядом со мной полковник И. И. Самсоненко кричал в телефонную трубку: «Бронебойными, огонь!» Артиллеристы расстреливали тапки прямой наводкой с близкого расстояния. Вот вспыхнул один танк, словно волчок, завертелся на гусенице, вот другой покрылся густым дымом… И тем не менее часть танков прорвалась и уже подходила к нашим позициям. В боевые машины полетели связки гранат, бутылки с зажигательной смесью. И фашистские танкисты, не выдержав, повернули назад…