Иосиф Пилюшин - Снайпер Великой Отечественной

В траншее немец поднялся и вытер вспотевшее лицо рукавом. Это был высокий детина, обросший волосами. Он угрюмо озирался. А на дне траншеи валялся труп изменника Родины Николаева. Над убитым стояла Зина Строева. Это она увидела убегающего к немцам предателя и пристрелила его.

Суровые зимние дни блокады… Над Ленинградом не угасало зарево пожаров. Бойцы и командиры с лютой злобой глядели на траншеи врага.

После гибели Леши Ульянова я стал работать в паре с Зиной. Однажды рано утром мы наблюдали за передней траншеей противника; над его блиндажами клубился дым, где-то слышался стук топора. Вдруг один немец выбежал из укрытия в траншею «по надобности». Строева, увидев фашиста, выстрелила и, отвернувшись, плюнула. А когда мы вернулись в свой блиндаж, сержант Андреев, шутя, встретил нас словами:

– Эх вы, снайперы! Человека не пожалели, в таком виде на тот свет откомандировали!

Сержант достал из кармана полушубка голубой конверт и повертел им у меня перед носом:

– За убитого фашиста спасибо. А вот и награда.

Это было письмо от жены:

« Здравствуй, мой родной! Вчера получила от тебя письмо. Ты не можешь представить, как обрадовались мы, что ты жив, здоров и бодр духом. О нас не волнуйся, мы все живы и здоровы. Но тяжко мне в разлуке. В жизни есть, родной наш, такие вопросы, которые нельзя решать в письмах. Если бы ты знал, как мне нужно с тобой встретиться! Хотя бы на час. Надо о важном деле поговорить! »

Я терялся в догадках: что могло случиться? Прилег на нары и не помню, как уснул, – а во сне ясно увидел жену и сына… Я лежал затаив дыхание, боясь пошевельнуться. Что, что могло у них случиться?

Ко мне подошел старший лейтенант Круглов. Внимательно взглянув на меня, он спросил:

– Какие новости из Ленинграда?

Я протянул командиру письмо, и, прочитав его и возвращая мне конверт, он тихо сказал:

– Да, трудно им без нас…

Позже связной подал старшему лейтенанту письмо на имя Ульянова. Командир вскрыл его и прочел вслух:

« Здравствуй, мой родной сынок Алешенька. Вчера получила от тебя долгожданную весточку. Не могу передать словами мою радость. Сынок, пиши почаще мне и Наденьку не забывай. Она, бедняжка, ждет тебя и очень волнуется. Алешенька, милый ты мой, я каждый день молюсь за тебя и верю, что ты вернешься. За меня ты не волнуйся, у меня все для жизни есть, только тебя нет со мною рядом. Пиши, сынок, как скоро выгоните с нашей земли этих фашистских мерзавцев. Кланяйся, сынок, своим товарищам, я и за них помолюсь… Чтобы вражья пуля миновала их. Большой поклон от дяди Прохора и тети Анастасии. Наденька сама тебе пропишет обо всем. До свиданья, родной мой.

Крепко обнимаю тебя.

Мама.

3 ноября 1941 года ».

Круглов опустил голову. Молчали и мы. Дядя Вася, ворочаясь с боку на бок, глухо кашлял на втором ярусе нар. Андреев быстро подошел к пирамиде, взял свой пулемет, вышел в траншею. Зина сидела возле пылающей жаром печки, крепко закусив губы. То и дело она прикладывала ладонь к глазам.

Ротный молча закурил, аккуратно сложил письмо, спрятал его в нагрудный карман гимнастерки.

– Виктор Владимирович, – сказала Зина, – не пишите сейчас матери Леши, повремените малость.

– Придется повременить. Да ведь… – Не договорив, он вышел из блиндажа.

А вскоре я получил отпуск в Ленинград на три дня. Радости моей не было границ. Пробыть вместе со своими три дня! Было четыре часа ночи, когда я вышел на развилку дорог Ленинград – Стрельна – Лигово и осмотрелся. Позади меня, над передним краем, взлетали ракеты. Впереди лежала прямая асфальтированная дорога, покрытая тонкой коркой льда. По ней извивалась поземка…

Восемь километров я отмахал за один час и на проспекте Стачек остановился, чтобы передохнуть. Война изменила все вокруг. Фасады домов были иссечены осколками снарядов и бомб, вместо окон на занесенные снегом улицы глядят глубокие черные впадины. На Нарвском проспекте вдоль стены тянулась очередь плотно прижавшихся друг к другу людей. Увидев меня, разрумянившегося от быстрой ходьбы и мороза, люди на секунду повернули бледные лица в мою сторону. Но именно на секунду, потом их головы вернулись в исходное положение и взгляды голодных глаз устремились на дверь магазина. Многие сидели на земле; скорчившиеся, с зажатыми между колен руками, они казались мертвыми. Во время обстрела никто не уходил в укрытие. Люди терпеливо ждали открытия булочной, чтобы получить блокадный паек хлеба…

На углу Разъезжей и Лиговки горел огромный пятиэтажный дом, и никто не спасал домашние вещи. Стоящие возле дома люди протягивали к огню руки, подставляли теплу спины и бока.

По проспекту Нахимсона две женщины с трудом тащили на саночках труп, плотно завернутый в простыню. Группа красноармейцев шла в сторону фронта. Все время слышались разрывы снарядов…

Я подходил ближе и ближе к улице, где жила моя семья. Сердце усиленно билось. Вот улица Михайлова, мой дом. Я взбежал на третий этаж и остановился перед дверью своей квартиры, не смея постучать, – вдруг дети спят? Все же осторожно постучал и стал прислушиваться. Было тихо… Вторично я постучал уже сильнее, но к двери никто не подходил. Я сел на лестничную ступеньку и закурил. Руки дрожали. По спине пополз страх: «Где они? Почему никто не открывает? Что могло случиться за эти четыре дня, с тех пор как я получил последнее письмо Веры?» Вдруг я услышал на лестнице шаги и бросился вниз. Это была Катя Пашкова, дворник нашего дома. Ее трудно было узнать, так она изменилась.

– Тетя Катя, где мои жена и дети?

Она не ответила, а молча обняла меня и, не глядя мне в глаза, сказала:

– Вера Михайловна ушла из дому позавчера и не возвращалась.

– Куда ушла? Их эвакуировали?

– Нет, она ушла без вещей, со старшим сынком, а куда – не знаю.

Еле передвигая ноги, тетя Катя стала спускаться вниз по лестнице, не отвечая на мои вопросы. Я остановился среди двора. Куда идти, где искать? Или ждать на месте?.. Был ранний утренний час. Я пошел бродить по пустынным улицам города; меня останавливали патрули, проверяли документы, и я опять шел дальше без всякой цели. Так я дошел до Кондратьевского проспекта, и там меня застала воздушная тревога. Пронзительно завыла сирена, к ней присоединились тревожные заводские и паровозные гудки. В воздухе послышался надрывный гул моторов вражеских самолетов. Наша зенитная артиллерия открыла огонь, в ночном небе появились вспышки разрывов.

Почему-то только сейчас мне пришла в голову мысль: нужно спросить жильцов нашего дома, не знают ли они чего-нибудь о жене. Возвратившись в свой дом, я стал расспрашивать соседей по квартире, куда ушла жена, – но никто ничего не знал.