Иосиф Пилюшин - Снайпер Великой Отечественной

«Возможно, они попали под обстрел и ранены», – подумал я. Обошел больницы: нет, нигде нет…

Недалеко от нашего дома, на Нижегородской улице, я увидел людей, стоявших возле разрушенного здания. Люди следили за дружинницами, откапывавшими погибших. Одна пожилая женщина узнала среди убитых свою дочь, и обезумевшую от горя мать куда-то увели. Вот здесь и мне суждено было пережить сильнейшее в моей жизни горе. Прошло несколько часов ожидания на Нижегородской… Со двора дома две девушки вынесли на носилках изуродованное тело ребенка. Я сразу узнал своего семилетнего сына Витю. Я взял сына на руки и прижался ухом к его груди, но напрасно: он был мертв…

Не выпуская из рук мертвого сына, я присел на край панели и просидел так, не помню, час, или два, или сутки. Вокруг меня толпились прохожие, что-то говорили, женщины плакали, спорили с милиционером. Я не обращал на них внимания, сидел, опустив голову, крепко держа в объятиях своего мальчика, и боялся поднять глаза, зная, что могу увидеть мертвую жену. Кто-то тронул меня за плечо. Это был милиционер – он попросил меня отнести тело сына к машине. Здесь, у машины, я увидел лежащую на носилках мать моих детей, Веру. Она тоже была мертва. Я опустился перед ней на колени, положил рядом с ней Витю. Затем то жену, то сына я брал на руки, прижимал к груди, целовал их мертвые лица и опять клал рядом, не понимая, зачем это делаю…

Дружинницы взяли из моих рук жену и унесли в машину вместе с сыном. Утром я похоронил их на Богословском кладбище в одной могиле. Долго сидел я у свежего холмика, а к дощатому сараю все подходили машины с погибшими ленинградцами… Я брел к сараю, куда уносили изуродованные тела взрослых и детей, искал среди них своего малютку – сына Володю и, не найдя, опять возвращался к дорогому мне холмику…

Где-то в городе слышались разрывы снарядов, в небе гудели моторы, а в воздухе кружились снежинки, словно боясь опуститься на землю, политую человеческой кровью. Меня не покидала мысль о втором сыне – Володе. Где он? Как найти его? Я решил немедленно отправиться домой и начать там поиски. По пути меня опять застала воздушная тревога. Я вошел под арку дома и хотел остаться во дворе, но две девушки-дружинницы настойчиво потребовали, чтобы я прошел в укрытие.

В просторном помещении, освещенном керосиновой лампой, стояли детские кроватки и коляски. Маленькие дети спали. Те, кто были постарше, играли в прятки. Взрослые сидели молча, понурив головы. Одна из девочек подошла к матери и стала теребить ее за рукав:

– Мама, я хочу кушать, дай мне кусочек хлеба, дай. Мать погладила девочку по голове:

– Нет, доченька, хлеба, нет.

Девочка ткнулась лицом в подол матери, ее худенькие плечики судорожно задергались. Мать, закусив посиневшие губы, гладила вялой, безжизненной рукой белокурую голову ребенка.

Я снял со спины вещевой мешок, достал хлеб и банку консервов, отрезал кусок черствого хлеба, положил на него ломтик мяса, и протянул девочке. Остальные дети прекратили игру и молча, выжидающе смотрели на меня. Я машинально резал ломтики хлеба и мяса, давал их детям, а сам продолжал думать о Володе.

Пожилая женщина подошла ко мне:

– Дорогой товарищ, не накормите вы нас своим пайком. Поберегите себя, вам воевать надо.

Тревога кончилась…

Во дворе нашего дома меня встретила тетя Катя. Вид у меня, должно быть, был ужасный. В течение двух последних суток я не смыкал глаз, а про еду и вовсе забыл. Дворничиха ни о чем не спросила: она уже все знала. Молча она взяла меня за руку и, как слепого, увела в свою комнату:

– Вы простите меня, старую дуру, за то, что я вам при встрече не сказала. Все наша жизнь теперешняя… Жив, жив ваш Володя, у меня он.

Я бросился к стоявшей в углу детской кроватке и увидел спящего сына. Живой! Невредимый! Мой сын, мое сердце!

От счастья у меня захватило дух, и я помню, как целовал исхудалые, морщинистые руки тети Кати…

Мы осторожно вышли на кухню и прикрыли за собой дверь. Эта добрая простая русская женщина, держа меня за руки, как ребенка, утешала:

– Вы, Иосиф Иосифович, не должны отчаиваться. У вас есть сын, и вы должны о нем заботиться.

Я снял с плеч вещевой мешок, выложил из него на стол остатки пайка, но, как только присел на диван, заснул – и не слыхал, как приходила тетя Катя, как она положила меня на диван, как сняла с ног сапоги и укрыла одеялом. Когда я проснулся, было 7 часов утра. В кухне не было никого. Я тихонько открыл дверь в комнату и взглянул на спящего Володю. Спустя некоторое время пришла покрытая инеем хозяйка. Она принесла с Невы два ведра воды; в ней плавали мелкие льдинки.

Тетя Катя присела на стул: руки ее дрожали, она шумно дышала приоткрытым ртом. Потом ее голова медленно склонилась на грудь, и так она просидела несколько минут. Я боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить ее покоя. Потом, вздрогнув, словно от удара, тетя Катя тяжело встала и направилась к столу, где лежал хлеб. Она пальцами отломила маленькую дольку корки, положила ее в рот, и стала растапливать печку-времянку.

Когда Володя проснулся, он не узнал меня, а потянулся к тете Кате.

– Да что же ты, Володенька, – ласково сказала она, – отца не узнал? Это твой папа, папа пришел!

Володя повернул голову, насупившись, глянул мне в лицо, а сам по-прежнему обеими ручонками крепко держался за шею чужой женщины. Слово «папа» его успокоило, по-видимому, он слышал его много раз от матери. И вот наконец Володя сидит на моих коленях и пальчиками перебирает мои ордена и медали…

Под вечер я ушел в райздравотдел и получил для сына направление в детский дом. Когда я стал прощаться с тетей Катей, она взяла на руки Володю, прижала к груди и просила ненадолго оставить сына у нее.

– Нельзя, тетя Катя, нельзя.

Я оставил ей адрес детского дома и попросил ее навещать Володю, если будет время.

Я открыл дверь своей квартиры и вместе с сыном зашел в нее, чтобы проститься со своим осиротевшим домом. На кухне и в комнатах было темно и холодно. Нашел лампу: на донышке еще был керосин, и я ее зажег. Володя подошел к детскому уголку, где на коврике лежали игрушки. Он стал перекладывать их с места на место, что-то говорил, размахивал ручонками…

Все было по-прежнему на своих местах: на комоде в кожаной рамке стояла фотография жены и старшего сына Вити. Только теперь, взглянув на нее, я почувствовал всю глубину своего горя. Не помню, сколько я пролежал вниз лицом на диване, на котором был брошен лыжный костюм старшего сына. Кто-то тронул меня за ногу. Я не сразу понял, кто это, но это был Володя. Он держал в ручонке игрушечный пистолет. Показывая пальчиками на окно, малыш твердил одно и то же: «Бу-бу-бу». Я обнял сына и, прижимая его к груди, заходил по комнате. А часом позже я отнес его в детский дом. Володя не хотел идти к незнакомой женщине в белом халате, громко плакал и просил: