Иосиф Пилюшин - Снайпер Великой Отечественной

– Вижу.

Я неотрывно стал следить за немецким офицером, который с небольшой группой солдат пробирался к развалинам вокзала станции Лигово. Прежде чем открыть по ним огонь, нужно было установить количество немцев и их намерения.

К кирпичным развалинам станции, переползая от воронки к воронке, пробирались все новые и новые группы вражеских автоматчиков. Мне было ясно, что враг накапливал силы с расчетом внезапно ударить во фланг нашим атакующим частям. Чтобы сорвать этот план, я подал снайперам команду открыть огонь. Смирнов даже языком прищелкивал от удовольствия, опустошая обойму за обоймой. Найденов не спеша, с толком посылал пулю за пулей; глаза его блестели, на кончике носа висела капелька пота.

Попав под губительный огонь снайперов, гитлеровцы прекратили продвижение вперед, залегли. И вдруг лежавший рядом со мной снайпер Пузанов молча прижал к груди колени и медленно скатился на дно траншеи. Послышался его тихий голос:

– Пить! Пить! Пить!

Вскоре к раненому подбежал санитар:

– Нельзя тебе пить, браток: брюхо прострелили.

Немцы, укрывшиеся в развалинах, открыли по нам бешеную автоматную стрельбу. Но хотя их было в несколько раз больше, чем нас, бой с вражескими автоматчиками мы вели не больше пяти минут. Долго состязаться с нами в стрелковой дуэли они не могли. Все реже и реже раздавались их автоматные очереди – и вскоре совсем утихли.

Опасность флангового удара была ликвидирована, и наш батальон продолжал наступление по развалинам станции Лигово. Это была первая пядь нашей земли, вырванная из кровавых лап фашистских палачей у стен Ленинграда. Девять месяцев за эту полосу земли шла битва, – и вот она опять наша. Воодушевленные первым успехом, мы заняли новые рубежи.

На кромке разрушенного вражеского дзота Сергей Найденов и Николай Смирнов орудовали лопаткой, устраивая новый снайперский окоп. Остальные залегли уступом. Теперь наше расположение напоминало журавлиный клин.

– Сергей, их траншею видел? – спросил кто-то.

– А то как же, неплохо устроили, даже стенки плетнем оплели, но такое развели у себя… Фу ты, поганцы!

– Артиллерия наша поработала на славу!

– Да, потрудилась, ничего не скажешь, по-русски, – подал кто-то реплику из дзота.

– Только так их и выкуривать, гляди, как глубоко зарылись.

– Дорого начало, а там и до Берлина тропку сыщем.

Мимо нас проходили легко раненные товарищи. Один из них присел на бревне возле бойницы Найденова:

– Ну как тут у вас, ребята? Крепко жмут фрицы?

– Жмут-то жмут, да вон, гляди, успокоили их прыть.

Раненый подал Найденову кисет и бумагу, Сергей достал кресало и с силой ударил узкой полоской железа по камню. Брызнули искры, и фитиль задымил. Раненый не торопясь раскурил папиросу, встал:

– Эх, сил не хватает наступать… Не отдавайте, ребята, немцам назад хотя то, что уже отвоевано!..

Вечером группе снайперов было приказано конвоировать пленных. Проходя мимо русских, они изгибались в поклоне и робко улыбались, оглядываясь по сторонам. По улицам Ленинграда фашисты шли медленно, понурив головы, засунув руки в карманы. На улицах города стояло много женщин, детей и стариков. Немцы искоса поглядывали на зеленые грядки овощей, посаженных вместо цветов на газонах. Помню, как на углу улиц Майорова и Садовой мальчуган лет семи, дергая молодую женщину за руку, спрашивал:

– Мама, почему фашисты прячут руки в карманах? Что, они у них грязные?

Я запомнил, как женщина, не отвечая на вопросы сына, бросила презрительный взгляд на гитлеровских солдат и прошла мимо. Мальчуган же несколько раз оглянулся на пленных, которые шли лениво, словно каторжане, гремя коваными сапожищами по булыжной мостовой, и погрозил им кулаком.

Во второй половине ночи мы вернулись на передовую, а спустя несколько минут к нам пришел Василий Ершов. Под мышкой он держал корпус станкового пулемета. Ершов обрадовался мне и тут же насупился. Его густые широкие брови прикрыли глаза, и, не глядя на меня, он строго спросил:

– Ты как сюда попал?

– С учениками, Василий Дмитриевич. Как говорится, практические занятия провожу.

– Не делом, брат, занимаешься! С одним глазом в этакую игру ввязался! Тут кроме своих двух во лбу не помеха бы другая пара на затылке. А он…

– А ты куда тащишь пулемет?

– Ремонтировал, осколком прицел испортило. Узнал, что ты тут со своими курсантами, зашел поругаться!

Я промолчал. Василий Дмитриевич был не в духе, и причина этого стала мне ясной несколько позднее. Неодобрительно качая головой, он положил пулемет на нары и стал его старательно протирать и чистить, шумно сопя носом.

Я вышел в траншею. Стояло тихое летнее утро. На небе – ни облачка. Откуда-то четко донеслись крики артиллеристов, которые на руках тащили свои пушки на новую позицию, готовясь к продолжению боя. Наступление наших частей под Старопановом принесло нам первые победы. В первые часы нашего наступления немецкие танки, артиллерия и авиация бездействовали, настолько они были парализованы внезапным ударом наших войск. Лишь во второй половине дня немецкая артиллерия повела ответный огонь, но, к счастью, неточно. Бой с яростно сопротивлявшейся вражеской пехотой продолжался. Наше продвижение в глубь обороны немцев сдерживали только противопехотные минные поля и уцелевшие пулеметные дзоты. Оборонявшиеся в них немцы оказывали нам упорное сопротивление.

Послушав в соседнем блиндаже (его дверь была вырвана взрывной волной вместе с косяками) рассказы солдат о только что закончившемся бое, я вернулся в свой блиндаж. Здесь неторопливо вел рассказ дядя Вася:

– Бывало, в первые дни войны я чистил вот этот пулемет со своим юным дружком Гришей Стрельцовым. Поначалу он робел в бою, а потом свыкся – и ничего, отчаянным стал. Иной раз возле меня ляжет, прижмется ко мне и говорит про всякую всячину, а затем свернется по-ребячьи и уснет… Ох, как он шибко ненавидел оккупантов! – Ершов вздохнул всей грудью. – Бывало, где уж очень опасно, оберегал я его, да случилось так, что не сумел уберечь, убили Гришу… А он был мне ровно родной сын… – Дядя Вася похлопал ладонью по крышке пулемета. – Сколько я перестрелял вот из этого «максима» фашистов, а все мало только за одну Гришину жизнь!

Василий Дмитриевич закашлялся и, отвернувшись, быстро утер ладонью глаза. Несколько раз он пытался свернуть самокрутку, но не мог: руки дрожали, рвали бумагу, табак сыпался на колени…

– Дядя Вася, дозволь мне, – сказал Найденов, – я сделаю.

– Спасибо, дорогой, мне сегодня что-то не по себе. – Ершов с жадностью затянулся и покачал головой. – Руки устали от пулемета, и уснуть, как видите, не довелось. Немцы небось захотят отобрать у нас то, что мы у них взяли, хотя и наше это, кровное, свое!..