Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Кстати, имя Данте зашифровано в рифмовке первой строфы. Первые две рифмы второго терцета («двери» — «звери») как бы подразумевают третью — «Алигьери», однако ожидание оказывается обманутым и возникает громоздкое — «атмосфере». Кстати, обе рифмы («звери» — «Алигьери», «двери» — «Алигьери») использует Гумилев. Первую — в стихотворении «Флоренция» (1913), написанном после путешествия по Италии с Ахматовой, вторую — в «Оде д’Аннунцио» (1915).

В таком же расширительном смысле как местоимение «ты» используется и местоимение «это» в утверждении «Это — красивый город», которое с первого взгляда можно воспринять как «неожиданную и немыслимую по непоэтичности фразу, которую бы отверг любой романтик или символист» [360] Крепс М. Б. О поэзии Иосифа Бродского. C. . Для Бродского, однако, смысловой акцент в этой синтагме стоит скорее не на прилагательном и существительном, а на местоимении «это», которое, перекликаясь с местоимением «этот» в эпиграфе, создает своего рода мерцание между двумя (или несколькими) определенными смысловыми пространствами стихотворения.

Возвращаясь к формальной организации текста, можно сказать, что хотя строфическая организация и рифмовка в этом стихотворении совсем не похожи на ахматовскую поэзию, но один из главных заветов Ахматовой Бродский усвоил хорошо: для поэмы (или, можно добавить — большого стихотворения) самое важное — это собственная строфа. «Потому что в русской поэзии вообще не было своей строфы почти ни у кого — вот, скажем, пушкинская, онегинская строфа. Вот что погубило Блока с его „Возмездием“ — что он не свою строфу взял, а пушкинскую. Ахматова говорила, между прочим… Вот, кстати сказать, пример: строфа в „Поэме без героя“. Она говорила, что нужно иметь свою строфу» [361] Бродский И. А. Иосиф Бродский: неизвестное интервью. Разговор поэта с Элизабет и Хайнцем Маркштейнами / Публикация Г. Морева // Colta.ru 23/10/2013 (https://www.colta.ru/articles/literature/907-iosif-brodskiy-neizvestnoe-intervyu). .

«Декабрь во Флоренции» использует строки, зарифмованные по три, организованные в девятистрочные строфы по схеме aaabbbccc («тотальный вариант терцаримы», по замечанию М. Крепса [362] Крепс М. Б. О поэзии Иосифа Бродского. C. 184. ). Для русской поэзии эта схема необычна, в английской же тройная рифмовка регулярно встречается, например, в любимом Бродским стихотворении Томаса Гарди «Схождение двоих», равно как и в целом ряде других текстов, известных Бродскому [363] Berlina A. Brodsky translating Brodsky. C. 11. . Девять строф отсылают к девяти кругам Ада и девяти сферам Рая в «Божественной комедии» — подчеркивая «нечетный», дантовский план стихотворения.

При этом Бродский использует только женские рифмы, что дополнительно отсылает к Данте. «Вот еще существенное отличие англоязычной поэзии: стихотворение по-английски — это стихотворение преимущественно с мужскими окончаниями. Поэтому Данте, представляющийся возможным в русском переводе, по-английски невозможен» [364] Волков C. М. Диалоги с Иосифом Бродским. C. 96. .

Необходимо упомянуть и еще одну особенность организации текста, видимую с первых же строк и сохраняющуюся на протяжении всего стихотворения. Бродский активно использует стиховые переносы внутри строфы, причем значительная часть этих переносов — «сильные», сделанные на предлогах и союзах (и как результат, — большое количество составных рифм). Однако междустрофические переносы, довольно частые в поэзии Бродского, в «Декабре во Флоренции» полностью отсутствуют. Каждая строфа законченна и самодостаточна.

Обилие составных рифм и стиховых переносов выглядит как «новаторство рассечения доселе нерассекаемых сочетаний» [365] Крепс М. Б. О поэзии Иосифа Бродского. C. 192. . В чем причина подобного выбора Бродского? Представляется, что составные рифмы и анжамбманы здесь не просто решают техническую задачу рифменного разнообразия внутри сложной схемы рифмовки или эстетическую задачу создания новой стиховой интонации, отличной от интонации предшественников, но связаны непосредственно со значением.

Бродский — поэт, для которого иконичность поэтического языка, то есть мотивированность формальных элементов значением, очевидна, идет ли речь об артикуляционных особенностях произношения звуков ( «…на площадях, как „прощай“, широких, / в улицах узких, как звук „люблю“» ), морфологической структуре слова («Глаголы в длинной очереди к „л“») или синтаксической структуре предложения ( «За вчерашним днем стоит неподвижно завтра, / как сказуемое за подлежащим» ). А в «Декабре во Флоренции» рассечение нерассекаемого , разрыв синтаксических связей между служебными и знаменательными словами подчеркивает тему изгнания, оторванности от родного города, родного языка, невозможности возвращения.

Обозначив в первой строфе тему Данте на формальном и смысловом уровне, Бродский во второй строфе добавляет еще одно измерение, вводя отсылку к стихотворению «Я вернулся в мой город, знакомый до слез…» Мандельштама: «Глаз, мигая, заглатывает, погружаясь в сырые / сумерки, как таблетки от памяти, фонари…» (напомню, у Мандельштама: «Ты вернулся сюда — так глотай же скорей / Рыбий жир ленинградских речных фонарей…» ).

Мандельштамовские подтексты в «Декабре во Флоренции» подробно разбирает Бетеа, который отмечает и совпадение месяца (в том же стихотворении: «…Узнавай же скорее декабрьский денек, / Где к зловещему дегтю примешан желток»), и образ щегла в шестой строфе: «Образованный русский читатель может узнать в щегле дух Мандельштама» [366] Bethea D. Joseph Brodsky. C. 70. .

При этом дантовские реминисценции не исчезают. Анаит Татевосян, которая попыталась связать строфы «Декабря во Флоренции» с кругами Дантова «Ада», считает начало второй строфы: «Глаз, мигая, заглатывает, погружаясь в сырые / сумерки…» — отсылкой к спуску Вергилия и Данте во второй круг Ада, «где свет немотствует всегда» (Ад, V, 28), говоря о возникающем в строфе «ощущении нисхождения» [367] Татевосян А. По «следам» Данте. Комментарий к стихотворению И. Бродского «Декабрь во Флоренции» // Вестник Ереванского университета. Русская филология, 2017. № 1. C. 32. .

Есть еще одна особенность второй строфы, связывающая одновременно Данте и Мандельштама и вводящая важную для стихотворения тему взгляда . В «Разговоре о Данте», характеризуя образы «Комедии», Мандельштам пишет: «Дант, когда ему нужно, называет веки „глазными губами“. Это когда на ресницах виснут ледяные кристаллы мерзлых слез и образуют кору, мешающую плакать. <���…> Итак, страдание скрещивает органы чувств, создает гибриды, приводит к губастому глазу» [368] Мандельштам О. Э. Полное собрание сочинений и писем. В 3 т. Т. 2. М.: Прогресс-Плеяда, 2010. C. 166–167. . Губастый глаз , способный заглатывать таблетки фонарей, становится парафразом выражений хищный взгляд или пожирать глазами .