Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

«Ох, мороз, мороз, не морозь меня!»

Таксист жил рядом, в Лаврском переулке, и приходил в подвал, когда ему вздумается. Очень скоро он напоролся на Шапиро, отправлявшего людей в Израиль за скромные проценты.

Мишка Куликов был потрясен, когда через неделю Шапиро доставил ему «израильский вызов» от кибуцного родича. Он заложил драгоценную бумагу в целлофановый пакет и повесил на шею, не дай Бог потеряется, или стащат!

15 сентября 1974-го благодарный «хуй» храбро вышел со мной на беляевский пустырь защищать цивилизацию от варварства, ареста избежал и вскорости улетел на Запад через Рим, где долго ждал визы в Америку. Потом его видели в Нью-Йорке, в квартале «Чайна таун». Возможно его усыновили снова китайцы, или Мишка их усыновил. Во всяком случае, одет был Мишка «очень культурно», как доносил свидетель — американская шляпа, галстук, белый плащ, лакированные туфли, перчатки.

Перед тем как решиться на отчаянный шаг эмиграции, шестидесятилетний В. Я. Ситников, обошел всех «умных людей Москвы», где одни мудрецы давали совет не делать глупостей на старости лет, когда «от добра добра не ищут», а другие, в том числе и я, убеждали бросить годами нажитое имя, иконы и ковры сдать государству и, закрыв глаза, броситься в мир постоянной мечты, пока есть возможность и охота к путешествию.

— Я завалю Америку «монастырями» и стану богатым художником! — утешал себя Васька-Фонарщик.

План порабощения Запада он не составлял заранее, а полагался на мудрые зигзаги судьбы. Игрой в величие пожилой художник подогревал свою стареющую храбрость и наконец решился умереть свободным и бедным на американской помойке, а не сытым рабом в русских цепях.

Как поработить Запад?

В беглом наброске мой план выглядел следующим образом — надо не мелочиться, а работать по-крупному. Никаких парижских теток, а сразу быка за рога — выставка в Лувре. Принимать только крупный капитал, а мелочевку гнать в шею, чтобы не позорила настоящую живопись. Мастерская с верхним светом. Расторопный секретарь-полиглот и шофер на случай ночного пьянства. Дача на греческих островах, подальше от людной толпы и частный причал для яхты. Обосноваться на жительство нужно сразу в трех местах — в Париже, в Кельне и в Нью-Йорке. Особенно не зарываться, а жить как можно скромнее и в тени — короче, взять свое достойное положение творца в современном обществе.

Мне в июле 1975 года — я «Рак» — 9 числа стукнет 37 лет. Возраст критический для карьеры мусорщика, и я не «Сашок» Пушкин, чтобы кончать жизнь на дурацкой дуэли.

Даешь Запад!

Запад всегда ждет чуда. Мы знаем русских кочевников, покоривших мир: Сергей «де Дягилефф» со своим балетом и декораторами высочайшего класса, Василий Кандинский со своими картинами, Казимир Малевич со своими «квадратами», но где новая пластика, где абсолютизм новой формы сейчас?

Никто в Москве — ни коммунисты, ни антикоммунисты — не знал, как делается художественная карьера. Наши познания ограничивались всемирно известными романтическими моделями.

Мы знали, что Пикассо — большой художник, но понятия не имели, где он выставляется и кто покупает его произведения?

До нас доходили слухи о поветрии поп-арта и концепт-арта, но кто раскручивает эти «измы» и оплачивает опыты созидателей, оставалось тайной за семью печатями.

В 1963 году в Москве появились англичанин Эрик Эсторик и француз Игорь Маркевич. Они организовали чемоданные выставки Звереву и Рабину, но далее дело андеграунда не продвинулось.

В 1970 году парижская тетка Дина Верни, клюнувшая на каракули нашего авангарда, показала пятерых москвичей в своей парижской галерее (1973), но дальше соседней улицы никто о выставке не знал.

Участники выставки по-прежнему охотились за издательскими заказами, а скульптору Максиму Архангельскому пригрозили тюрьмой за незаконный перевоз бронзы за границу.

Разговор о самобытности русской культуры я слышал не раз, но достойной ее оценки капиталом не замечал.

Дешевый успех ленинградца Шемякина, рисовавшего декоративные завитушки под покровительством той же Дины Верни, меня не удивлял. Он рисовал легкий театр, свойственный легкомысленным вкусам парижан. Высокое положение в искусстве ему было заказано. За труд декоратора он получал свой хлеб и безбедное существование.

Ну а что будет с «абстракцией» московской выделки?

По наивности я думал, что дипарт не просто кучка иностранных потребителей, украшавших свои московские квартиры картинами «нонконформистов», а влиятельный народ западной культуры, которому можно довериться и опереться в трудную минуту.

К весне 1975-го у меня скопилась сотня картин метрового размера и штук двести гуашей. Фотограф Игорь Пальмин снял эти вещи в трех экземплярах. Один таможне, другой экспертной комиссии в Новодевичьем монастыре, третий мне. Каково же было мое удивление и гнев, когда за мои сочинения, не имеющие эстетической и коммерческой ценности, запросили выкуп по двести рублей за штуку!

Двадцать тысяч — им, и только за масло!

Выкуп превышал в два раза сумму, собранную мной на черный день.

Вместо официального грабежа, я, не думая, решил отдать деньги матери и не прогадал.

Забегая наперед, доложу, что десяток отборных холстов, свернутых в рулоны, и пакет гуашей, мне доставили дипломатическим чемоданом на парижский адрес, и я их продал в хорошие руки. Остальное рассыпалось в Москве по людям, имевшим доступ к моему багажу, а именно: сторож Борис Мышков, натурщица Ольга Серебряная, В. А. Ястржембский, гитарист Панин, график Андрей Карушин. Более восьмидесяти картин и сотни гуашей, не считая коллекции работ моих коллег, до сих пор гуляют в черном и галерейном рынке Москвы.

С наличными деньгами я допустил непростительную промашку. Пять тысяч я смог отвезти матери в Брянск, но номер сберегательной кассы с остатком сбережений доверил Рудольфу Антонченко, клятвенно обещавшему пользоваться вкладом с процентной придачей. Однако деньги пропали в пятилетку демократической «перестройки».

Что там еще?

Зачем художнику карабин? Вместо харьковского велосипеда, — а он числился в перечне допустимых подарков иностранным друзьям! — я купил ружье, бокфлинт ижевского производства, Иж-27, и мешок картечи для промысловой охоты на волков. Мой квартирный хозяин в Ананьевском оказался профессиональным охотником и сделал все возможное, чтобы я в сокращенном виде, после стрельбы по тарелкам, вступил в охотничье общество и получил право на приобретение охотничьих инструментов. С собой я брал рулон чистого холста и пять килограммов масляных, земляных красок ленинградского завода «Черная Речка».

4 марта 1975 года мне разрешили месячное путешествие в Париж по приглашению законной жены. В тот же день я обошел знакомых и объявил о продаже содержимого моего подвала.