Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Рисовать там не умели. Студенты декфака протирали штаны в библиотеке, копируя из журналов и книжек композиции модернистов, а, поскольку советская власть составлена из сплошного абсурда, то объяснить, каким образом в «идеологический» институт попадали свежие книжки парижского издательства «Скира», я не берусь. Скорее всего, их присылал издатель бесплатно, а руководитель факультета Федор Семенович Богородский не считал их подрывным материалом.

Нижегородец родом, друг Велимира Хлебникова и, разумеется, футурист, он вовремя спохватился, на острове Капри сошелся с Максимом Горьким и рано добился высокого положения в советском обществе. Бывший военный летчик, цирковой артист и поэт абсурда стал видным чекистом, депутатом Моссовета, академиком живописи и председателем МОСХа. Постоянно бывал за границей, знал индийских гуру, итальянских издателей и русских неудачников, застрявших в Париже. Оттуда он привозил пестрые галстуки, дареные картинки и крепкий аромат свободы.

Злые языки болтали, что декоративный факультет с постоянной зарплатой он организовал, в корыстных целях. В известном «доме Фаворского», где фронда режиму была исторической традицией, нашего уважаемого профессора обзывали выскочкой и подлецом, конечно, не без тайной зависти. Богородский обладал вкусом к сладкой жизни и прирожденным шармом, постоянно работавшим в его пользу Высшее, партийное начальство его обожало, жил он легко и беззаботно, и после его преждевременной кончины осенью 1959 года в архиве не нашли ни одного изображения советских вождей, что говорило в пользу его гражданского мужества, а не подлости, лести и невежества. Лично мне он ставил сплошные «пятерки», следовательно, «подлеца» я обожал — для меня он был покровитель, учитель, приятель, попросту Федя-Акробат.

Нечистоплотная личность широкого кругозора. Живое любопытство к авантюрам. Федя-Акробат верой и правдой служил господам и преуспел на этой службе.

Под счастливым покровительством Феди я пропускал скучные уроки черчения и военной подготовки.

Сразу после молодежного фестиваля 1957 года повсюду росли, как грибы после дождя джазовые клубы и квартирные салоны. Я в компании Игоря Ворошилова, отличного музыканта, не пропускал случая, чтоб не пробраться на «джем-сейшн» и послушать молодых музыкантов. На одном сборище в клубе Красной Пресни меня познакомили с юным, но чрезвычайно развитым трубачом Андреем Товмасяном, на долгие годы ставшим моим другом. Он не только прекрасно дул в трубу, но сочинял стихи и не пропускал картинных выставок, качества редкие для лабуха.

Очень живой человек, собиравший картинки своих современников, был Сашка Васильев, сын знаменитого режиссера Георгия Васильева, автора хрестоматийного «Чапаева», и, естественно, студент ВГИКа.

Я с ним сошелся.

На «маяке» стихи читали самоучки, не попавшие в сборник советских поэтов. Пойти вечерком на «маяк» значило послушать поэтический бред, потрепаться со старыми знакомыми, познакомиться с интересными людьми. Мне запомнился здоровенный, бородатый мужик по фамилии Аполлон Шухт. Он читал стихи, тут же ругался с зеваками и бросался врукопашную, если кто задевал за живое. Группа шизофреников на все лады восхваляла югославский рабочий контроль. Рыжий дядька с высоким орденом на военной шинели, сверкая блеклыми зенками, выкликал:

— Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне. Толпа завыла от восхищения.

— Кто это? — спросил я у Сашки.

— Борис Абрамыч Слуцкий, — вдруг ответила мне на ухо хорошо одетая женщина, — гениальный поэт!

— Нет, мадам, — нагло ворвался Сашка, — гениальный Игорь Холин, а Слуцкий всего лишь известный.

«Тихо, тихо спит барак. Лишь будильник: так-тик-так. Лишь жена храпит во сне, спать она мешает мне!»

Интеллигенты переглянулись.

Ну, если вы гений, то приходите в гости. Вот мой телефон.

Представились: Руг Григорьевна и Сергей Иосифович Малец. Служащие.

Меня всегда поражало дремучее невежество художников, а советских особенно. Десять лет они изучали мастерство и ремесло, проходили обязательные общеобразовательные дисциплины с тригонометрией и иностранными языками, но оставались тупыми и малограмотными пьянчугами. Такие выводки алкашей плодились год от году все больше, наводняя «союзы» и «колхозы» огромной страны и превращая искусство в жалкое и гнилое изделие на потребу блатного режима.

Юродство — национальная гордыня!

Чем больше художник пил водки, закусывая рукавом, чем больше мычал и плевался, тем больше ценили его артистический дар.

Особой темнотой отличались абитуриенты и выпускники «Сурика» — академии художеств, куда попасть было не так просто даже по блату Туда брали отборных носорогов «репинского мазка». Студенты «Сурика», актеры «Щепкина» и «Гнесина» ютились в бараках Трифоновки, за Рижским вокзалом. Там можно было узнать сплетни сразу грех институтов и заодно подработать на разгрузке вагонов с овощами, стоявших за бараками. Я не раз там потел, получая сразу наличными.

Выпускники «Сурика» получали отдельные кривобокие комнаты, где созидали «дипломные картины». Самым тупым доверяли изображение вождей, главным образом Ленина во всех ипостасях: Ленин — студент, адвокат, эмигрант, кочегар, охотник, трибун, полководец, отдыхающий. Полотно размером два на полтора стояло в углу в легком, угольном наброске, а вокруг веером пестрели этюды и рисунки с натуры, так называемый подготовительный материал. Художник беспрерывно смолил вонючие сигареты, бросая окурки в дырявый пол, пытался на пальцах объяснить содержание сюжета, но главным образом с утра до вечера пил водку с кильками и гонялся за актрисами.

Сашка Васильев жил на Солянке (угол Большой Синагоги) в чудной библиотеке на четыре стены. Под солидным стеклом книжных шкафов, среди аккуратных рядков стояла вся литература, исчезнувшая из официального потребления. Редкие книжки футуристов, много Волошина, Ахматова, Мандельштам, Цветаева, Пастернак, рукодельные тетрадки «заумника» Алексея Крученых.

Сашка жил и спал на книгах.

Квартира книжника располагалась в двухэтажном, каменном доме безликой, старинной стройки. Туда вела гнилая, деревянная лестница и покатый коридор, покрытый дешевым линолеумом. Его мать, известная актриса немого кино, изредка выходила из своего затворничества в засаленном, пестром халате.

Высокое положение «народного артиста», автора всемирно-известного фильма, отсутствие соседей спасало библиотеку от непрошеных осмотров и доносов в «органы». В июне 1945 года знаменитый киношник погиб в авиационной катастрофе 55 лет, но семью не тронули.

У Васильевых квартировал «князек» Андрей Волконский, парижский репатриант, не имевший в Москве жилья. Тощий и сутулый очкарик закончил московскую консерваторию и давал концерты старинной музыки, играя на клавесине. К нему приходила в гости дочка писателя К. Г. Паустовского — отличная перспектива перебраться в дом «сталинской архитектуры». Вскоре они поженились, и «князек» переехал в высотный дом на Котельники.