Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Его музыкальные инструменты: балалайка, мандолина, баян, пианино. Руководитель оркестра — «француз» Бию, инженер, трубач. На высший диплом Шура не собирался, и некогда, и семья, и другие заботы.

Начальник строительной бригады, гуманист Яков Михалыч Мильман брата ценил и выдал ему семейный вагон для жилья.

Суровый, цыганский быт на рельсах. Лучшие люди страны, главный инженер Аркадий Лапыгии, инженер Альбер Бию, техник Адольф Карасев.

Строительная бригада Мильмана откочевала к Москве. Дальше полустанка Переделкино их не пустили. Загнали на запасный путь. Я бывал в вагоне брата.

Упорный и задумчивый золотоискатель. Белый Клык. Железная Пята. Всегда на цырлах. Легкая хохма его не трогала.

Я решил усадить их за один общий стол, брата и Шукшина.

9 Мая, в День Победы, в общагу пришел мой брат Шура. Явился с выпивкой и закуской, как положено. Поднимаясь на пятый этаж, я шепнул ему что вокруг полно иностранцев богатого урожая, а мой сожитель по комнате — мужик из Сибири.

Я подумал, а вдруг сойдутся не разлей водой — дети войны, сироты. Шукшин играл на гармошке, Шура уважал кинематограф.

На какой пересылке Шура свихнулся — не знаю, но он не читал, а поедал книжки одну за другой. Если он читал Виктора Гюго, то все, что перевели, от первой книжки до последней. С крупными прорехами в общем образовании, тригонометрии — перерыв на войну с немцами и советская тюрьма на семь лет — и порядочным бзиком в характере. Например, он не читал романы русских авторов, я хочу уточнить — не только советских ударников Семена Бабаевского и Виталия Закруткина, но и классиков прошлого. Из иностранных наречий Шура знал кое-что из «халы» и «хенде хох».

…Оноре де Бальзак, Ромен Роллан, Стефан Цвейг, Дос Пассос, Эмиль Золя, Теодор Драйзер, Джон Стейнбек, Ярослав Гашек, Шервуд Андерсен, Джек Лондон, я не говорю о Вашингтоне Ирвинге с его «всемогущим долларом», которого читали по рекомендации педагогов.

Шизофрения особого полета!

Где профессор Даниил Лунц, главный психиатр страны?

Многоуважаемый Даниил Романович, почему советский рабочий читает Дос Пассоса, а не Семена Бабаевского?

Детство в жопе играет, сказал бы доктор Зигмунд Фрейд.

«Встреча на Эльбе?» — Не знаю.

Мой сосед Шукшин сразу смекнул, что предстоит нешуточный разговор с народом. Сначала мы расселись. Я молча открыл бутылку и разлил по граненым стаканам. Как и предполагалось, начал Вася Шукшин:

— Ну, как там у вас, волки водятся?

Брат чокнулся, выпил, но хохму районного комсомола пропустил мимо ушей. Он ждал красивый рассказ о кино, а Шукшин добывал свое. В его пустующем резерве было любопытство к «оккупационной зоне» и подвигам брянских партизан, Вася с карандашом в руке читал «Молодую гвардию» А. Фадеева, но войну не нюхал и проходил по книжкам. Здесь Шура был для него чудесной находкой.

Он никогда не встречал людей «из-под немца».

Волокита партизанской войны и Брянская республика его совершенно расстроили. Сибиряк поджал хвост, присмирел и еще выпил стакан водки.

— Ну, братцы, вы даете! — было его заключение.

«Я, Олег Кошевой, торжественно клянусь», «злодеяния фашистских зверей» («Молодая гвардия»), и вдруг свидетельский рассказ иного склада.

Брат научился теряться в толпе. Жизнь обучила. Одет как все, двубортный, бостоновый костюм. Темно-синий, конечно. Воротник рубашки навыпуск. Кепка. Рабочий парень гуляет Праздник Победы. Шура хотел знать всю подноготную о том, «как делать кино», а компетентный собутыльник качал права неинтересного прошлого.

Тогда я полез спасать встречу:

— Шура, расскажи Васе, как дядя Степа к немцам попал.

Наш дядя Степа, самый старший из Воробьевых, возглавлял танковый батальон под Ржевом и отбил сильную атаку немцев. Его наградили высшим орденом Красного Знамени, а через месяц он отбиться не смог и с орденом попал в плен.

— Как же так, — чесал затылок сибиряк, — герой, а в плен сдался?

На такой дурацкий вопрос ответа не имелось. Мы тоже считали, что настоящие герои не сдаются, ведь с давних пор нам вдолбили бетонный аэродром, где герои всегда приземляются в суровый климат, потом эти стройки века, — посмотрите на карту нашей родины и увидите, вплотную подойдя к берегу, что реки выбегают из-под льдов во влажных уголках страны. А выходит на поверку, что такие герои сдаются, да еще как!

Итак, танковый герой войны сдался в плен и пропал для человечества.

От героев незаконной войны перешли к волкам, где Шукшин знал толк. Его рассказ заинтересовал брата.

Брат, не хохмач отроду, задумался о голубых волках Сибири, возможно, вспомнил волка из басни Ивана Крылова, возможно, вспомнил волков Аляски, где проезжал Джек Лондон, а не он.

Там, где начинался «дикий Запад», особенно Аляска, Шура был непобедим. Ведь он знал все притоки Юкона и все салуны форта Фербенкс поименно, — как Вася колхоз на Алтае.

Туда Шукшин не совался. После партии в шахматы, где Шукшин имел бледный вид с пониженной нормой питания, брат не вынес победы и сказал:

— Слушай, сибиряк, расскажи про кино!

Сибиряк малограмотный в военном деле, тут и дураку видно, вспыхнул и загорелся, и тут же угас, не раздуть.

Мы молча выпили и сползли к людям, лишенным праздника.

Брат любил путевой рассказ на страшилку, и пьяный Шукшин это уловил фуражкой защитного цвета, хотя сибирское наречие колхозного языка далеко от языка золотых приисков, но брат повеселел.

— Где экзотика, лагерь глазами мужика? — спросил Вася.

— А кому это надо?

— А как же Марк Бернес и Крючков?

Опять классовая борьба и сверхурочная работа, мазут и уголь на фоне русской зимы. «Дело Румянцева» все видели, преступления Сталина давно прошли.

— Истина в деревне! — хмелея раньше времени, сказал Вася.

Шура ухмыльнулся от глупости киношника. Задета его рабочая кость, но выше всего он ставил вооруженную силу (сгинь, сатана!) крутого шиза, войну «Алой и Белой розы» особенно, Великобританию и отчасти военкомат, где в командирских шевронах скончался Никита Губонин, герой Брянского края.

Вася Шукшин тоже ценил военную кость, но как-то вскользь, на макушке безводных пустынь с успехом на будущее.

На подпольном слете юных пионеров Москвы больные быстро поправляются. У ребят открыты сокровища новых знаний, смелые опыты и упорный труд за школьной партой.

У нас за столом, украшенным печенью трески и килькой, мы не поняли друг друга, хотя одногодки и музыканты в душе, а после ухода сибиряка (решил навестить актрису Семину, страдавшую одышкой) брат мне заметил:

— Нет, это не мужик. Это — ряженый!

Даниил Романович, почему советский рабочий не видит чуда в деревне?

Политическое значение «деревенщиков» я проморгал. Более десяти лет они латали и муровали дыры русского коммунизма.