Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

По вечерам тятя читал газету «Орловские Ведомости», потом составляли партию подкидного дурака на шесть человек. Казалось, что такой прочный домострой никогда не кончится.

«Солдатушки бравы ребятушки!»

Где-то в Карпатах начали воевать. Балдак Борисович и Мамай Безбожный дрались за никому не нужное болото.

Знаю — будет зима. Сугробы и мороз.

С 12 ноября начинались филипповки, Рождественский пост.

Корабль веры в брянском лесу.

«Три девицы под окном пряли поздно вечерком».

— Мама говела по-монастырски, весь Филипповский пост без скоромного, капуста да хлеб, — вспоминает мать.

С младых лет тятя занимался одним промыслом — обработка древесины: шпалы, доски, дрова, сани, лавки. Сотни саней ползли по первопутку из леса. На лесном барыше жили сотни лесорубов, плотников, столяров, дровосеков. Зима и хороший санный путь — благодать Абрамова Двора.

Усадьба помещика Пашкова отошла в казну по 50 рублей за десятину Лесопилка Василия Егорыча плешивила древний лес. Любоваться природой люди не умели.

Короткий, едва заметный зимний день, и бесконечная ночь с воем ветра и волков. Мать и зиму любила. Свежий заячий след у крыльца. На ветках бузины краснопузые снегири. Белоснежка и семь гномов. Тетка Анисья гадает на потрохах, какой быть зиме. Мама вяжет чулок. Запрягают в сани лошадь и заряжают ружья. На Пашковской вырубке прыгают зайцы. Катанье с горки на салазках. Говорят, что Христос в хлеву народился. На святой вечер Вася и леонтьевские девки собираются величать под окнами. Веселая ночная Овсень-Коляда суконная борода!

«Кто не даст ветчины, тем расколем чугуны!»

Рожденному в Вифлееме Иудейском, в яслях лежа, поем тропарь: «Рождество Твое, Христе Боже наш» и кондак: «Дева днесь Пресущественного рождает, а земля вертеп».

Обычай украшать зеленую елочку на Васильев день (1 января) бабушка не знала, считая его «немецкой модой». Елку заменяли хвойные ветки в доме и служба празднику Обрезания Господня.

«В Лето 7427 от сотворения мира, — пишет брянский летописец, — Государь Император Николай II Александрович марта сего лета отрекся от престола за себя и за сына в пользу брата Михаила Александровича, а 4 марта от престола отрекся и Великий Князь Михаил в пользу Всероссийского Учредительного Собрания».

Летописцы не ходят по тюрьмам и подвалам. Кто знал, что каторжник Игнат Фокин амнистирован Временным правительством России, а «литератор» Ленин сидит на запасном пути в пломбированном вагоне. Простой народ с волнением следил, как дерутся русские с австрийцами, что поет Федор Шаляпин и каким будет весенний сев.

Пришло время расплаты.

«Революция 17-го года открыла для меня, в ночь с 1-го на 2-е марта, ворота московских Бутырок», — вспоминает былое террорист Игнат Фокин.

«За неодобрительное поведение Фокин в течение девяти лет, до последнего дня заключения, пробыл закованным по ногам и рукам, пока наконец восстанием московского пролетариата не был освобожден наряду с остальными заключенными» (Ал. Бубушкин. Игнат Фокин, Брянск, 1958).

На вокзальной сходке каторжанин Фокин ответил человечеству:

— Живой человек обучен свободе в материнской утробе и не нуждается в надзоре!

Брянский край, не раз переносивший нашествие разбойников и безбожных татар, замер от ужаса.

Вот тебе и «Боже царя храни»!

В отличие от боярыни Феодосьи Прокопьевны Морозовой, пострадавшей за веру «горячими клещами на дыбе» (1667), бабушка читала почтенную книжку «Лимонарь», сиречь Цветник, варила щи с головизной и на рожон не лезла. Ее дар уничижения был воистину образцовым, и появление самозванца Игната Фокина она приняла как наказание Господне. Время катилось своим чередом. Помещик В. А. Пашков давно разорился и умер за границей. Живописная толпа святых и жуликов по-прежнему сопровождала Абрамов Двор до его полного исчезновения. Смышленая Клаша умножала в уме трехсложные цифры и нянчила младших. А вождя Брянской коммуны Фокина сравнивали с паровозом и пророчили великое будущее. Его влекла не земля, а власть над людьми. Классовых врагов он усмирял пулеметным огнем.

Царское время матери длилось двенадцать лет. По-прежнему, и вовремя, прилетели грачи и скворцы, по-прежнему гремел гром и косили луга, шел дождь и перед Пасхой говели и красили яйца. Тятя пилил дрова и возил на продажу в холодный город. Законы новой власти в глушь привозили с большим опозданием. Спас Нерукотворный сурово смотрел со стены.

Царское время кончилось в двадцать втором с «изъятием церковных ценностей». На «дворики» ввалился отряд красноармейцев. Они дружно сбросили соборный колокол с церкви Святой и Живоначальной Троицы, ободрали дорогой Иконостас, расстреляли стенных юношей, гостивших под Мамврийским дубом у Авраама и Сарры, и с ними заодно болтливого попа Иоанна Абрамова.

Господи помилуй!

«Пресвятая Госпожа Богородица, спаси нас!»

Церкви и часовни навечно заколотили гвоздями, пригрозив лесорубам и хлеборобам арестом за малейшее сопротивление.

Новая экономическая политика особого восторга не вызывала, но, пользуясь поблажкой, тятя взялся за извозный промысел.

«Пути Господа неисповедимы и часто выбирают дураков для своего дела», — поучал он близких.

Его напарниками по извозу стали Сергей Мироныч Воробьев с сыновьями, местные брянские уроженцы.

Род Воробьевых, их родня Хлюпины и Ананьевы — пришлые люди. Их имена стоят в реестре московских бунтовщиков, сосланных царем Петром I Алексеевичем в «пограничный город Брянск нести сторожевую службу пожизненно».

Грозный царь Петр Первый, посетивший Брянский острог в 1709 году, вместо здоровых мятежников обнаружил увечных и тихих стариков, разводивших сады и огороды. Воевать и охранять границу они не могли. Царь великодушно простил им прежнее воровство и перевел в чин однодворцев. С тех пор однодворцы Воробьевы, Хлюпины и Ананьевы жили садами и торговлей.

Из Воробьевых старой закваски оставался мой дед Сергей Миронович, или просто Мироныч. Жил он отдельно и далеко от нас. Разглядел я его лет семи. За ним укрепилась репутация многоженца и пьяницы, хотя пьяным я его не видел. При мне он ослаблял нашего хряка. Дед-коновал жил в подвале собственного дома над глубоким оврагом. Его брат Яшка пропал в Гражданской войне, а две многодетные соломенные снохи жили с семьями наверху. В девятьсот пятом (дед родился в 1878 году) конный завод Великого Князя Михаила Александровича подожгли грабители, но дед, рискуя жизнью, спас породистых рысаков, за что заслужил особую благодарность с повышением жалованья. Несколько лет он лечил лошадей — стержень огромного имения Великого Князя. Жил он в отдельном флигеле с видом на конюшню, там же женился на брасовской девице, оттуда пошел на войну вместе с князем. Князь командовал конной дивизией, и дед присматривал за княжескими Перцовкой и Корешком. Чесотка. Мазь. Табачный отвар. В восемнадцатом дед не смог защитить коней. Балтийские матросы оказались нахальнее брасовских смутьянов, они перестреляли начальство, не брезгуя английским наездником Колей Джонсоном, и весь табун забрали с собой.