Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Совдепия — факт, а не теория!

«Русскую конницу орловской породы загубили матросы», — говорил дед.

Почему матросы, для меня и сейчас остается загадкой, и моя мать не в состоянии объяснить это. Можно лишь предположить, что в заварухе Гражданской войны матросы пересели с кораблей на лошадей, разобрав по дороге породистых рысаков великокняжеского завода, оставив деда не удел.

Мой дед честно любил лошадь.

Брянский базар — это открытое и горячее народное собрание со своими секретами, барышниками, чайной, ворами и молочницами.

Не знаю, в какой чайной сошлись свояки, но в начале двадцать третьего возникло трудовое товарищество, «кооп-союз» — Сергей Воробьев, Василий Абрамов, Федор Хлюпин, Илья Сафронов.

Пять лет, если не больше, дед волтузил на извозе. Запрягал лошадей и развозил дрова и поросят, сено и мебель, людей и капусту Василий Абрамов был выгодный компаньон. Получив надел на Болоте, ему приписали большой луг, где компанейцы выпасали лошадей. Слово «фининспектор» звучало как Армагеддон, страшней германской войны и революционного голода. Страх дошел до того, что рядом с иконой Спаса Нерукотворного дед повесил портрет Карла Маркса с неугасимой лампадой под ним.

Бедовую бабу цыганского роду, с которой жил дед, звали Семениха.

— Тебе что, под хвост вожжа попала?

— Семениха, молчать! — командовал дед. — Самогон, и огурец на стол!

Женщине дед предпочитал лошадь. Кнут, хомут, седло, подпруга я слышал от него гораздо чаще, чем картошка, яблоки, сметана.

Кооперация кончилась тем, что свояки оженили беспутного Ваньку на рыжей Клаше Абрамовой.

Дед начал повторяться: «Пришло время, присмотреться к советской власти».

В 1928 году кончился НЭП и хозяев больших домов стали уплотнять бездомным пролетариатом. К делу явилась кожаная личность на предмет уплотнения жилплощади, но его дед опередил. Чтоб спасти дом от чужаков, он срочно выдал двух дочек, старшую Марфу за казенного лесника из коммуны «Гигант», а Ольгу за компаньона Илью Сафронова. Женились и сыновья. Старшие Андрей и Степан расселились в отцовском доме, а младшие Трофим и Ванька переехали к женам. Дед спас дом от чужаков, но не от разрушения. Две снохи оказались воинственным и коварным народом. Ежедневные драки за керосин, дрова, тазы и кастрюли. Они возвели новые стенки и переборки. Сад, веками кормивший «однодворцев», одичал и зарос. После ликвидации извозного промысла дед стал бродячим коновалом, холостившим прожорливых и буйных самцов.

В жуткий 1933-й под окнами подвывали нищие:

— Подайте, Христа ради!

Мой отец, живший на Болоте, сел за кражу мешка с мукой.

Но люди выжили и выкрутились.

«И оживает карта пятилетки, начертанная сталинской рукой», — пел известный поэт.

В начале сорок первого мой отец попал под немецкую бомбу Мать собрала остатки непутевого мужа в мешок, дед сидел на козлах, нервно дергая вожжами. Черный картуз, холщовый дождевик с капюшоном. Мешок бросили в яму, в так называемую братскую могилу и засыпали землей.

«Упокой, Господи, душу усопшего раба своего Иоанна, идеже несть болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь вечная».

Зять Сафронов не вернулся еще с финской, замерз там. Через год (1941) взяли сразу троих, Андрея, Степана и Трофима. С войны вернулся один Трофим. Пара братьев пропала без вести. У Андрея пятеро, у Степана трое сирот.

Исторический эпизод. Говорят, не обошлось без козней Берлина. В Брянск приехал русский князь Алексей Егорыч Львов, двадцать лет гонявший такси в Париже.

«Черного Гитлера подлая власть крутится, вертится, чтобы упасть!»

Таксист доказал, что он первый человек в Брянске, и доверчивые немцы ему поверили. Он завел казино для уставших офицеров вермахта и школу верховой езды для брянских дам. У хорошо одетого парижанина, занявшего квартиру дворянина Ветрова, у ворот дежурила элегантная пролетка на мягких рессорах, а внутри до упаду танцевал и под музыку Сандро Вертинского.

«Хорошо в степи скакать, вольным воздухом дышать!» Вид дачного благополучия и патефонной музыки наводил уныние на видавших виды горожан. Все с нетерпением ждали, когда наступит возмездие, и дождались.

За саботаж пеньковых и дровяных заготовок — единственное сырьевое богатство края! — недовольный Берлин прогнал парижского гуся на передовую, а пост градоначальника занял местный философ Костя Воскобойников, создатель политического движения «Викинги-Витязи», получившего одобрение в генштабе немецкого фронта. Всю зиму Костик гонял на тройке с бубенцами, выколачивая недоимки с каждого двора. Распекал и сек саботажников, пока его не прикончили деревенские эгоисты.

Мой дед Мироныч лично знал вождей Брянского края, и был самого невысокого мнения о них, особенно о третьем, Броне Каминском, служившем на пеньковом заводе техруком.

Братьев звали Абрам и Леонтий. Крепостные рабы генерала Пашкова Алексея Петровича. Авраамий, в народном сокращении Абрам, и от него пошла фамилия матери Абрамова. От Леонтия пошли Леонтьевы, наша родня, живу]' в Брянске и Карачеве. Работящих и женатых мужиков Пашков отпустил на оброк. На древнем большаке из Московии в Малороссию оброчные мужики построили ямской двор. Дорожное начальство окрестило его Пашковские Дворики. Название закрепилось и попало в подорожные карты империи. Дворики давно сгорели вместе с подорожной книгой, но можно легко представить, как гоголевский собиратель мертвых душ Павел Иваныч Чичиков менял там лошадей и пил чай из закопченного самовара.

Русский постоялый двор — это не европейский отель, а место, где быстро меняют лошадей и дальше отправляются в путь.

«Живяху в лесях, яко же всякий зверь, ядуще все нечисто».

По раскосым глазам абрамовцев и смуглой коже можно опознать, что у них поработали люди, кочевавшие в Диком Поле.

Абрамов Двор стоял на распутье грабежей.

«Абрамов двор на большой дороге у речки Свени, и в нем сам Абрам с детьми, да ямщик Гурко Леонтьев, и гоняют они их великих государей ямскую гоньбу от орловского Волхова и до Севска, и в малороссийские города по гетманским листам».

Абрамовы и Леонтьевы до большого пожара 1861 года ямщицкий промысел разделяли с разбоем. Если верить легенде, то братья Абрам и Леонтий заманили к себе знаменитого разбойника Чернодырова, годами наводившего ужас на проезжий люд, — говорят, он ограбил раз самого князя Потемкина Таврического, — повязали и сдали властям, получив 500 рублей вознаграждения.

Мой прадед Георгий (Егор) Абрамов на всю жизнь сохранил в памяти «день свободы». В село Верхополье согнали барских мужиков и зачитали царский манифест о даровании воли русским рабам, дворовым и земледельцам огромной России. Мужики вздыхали и крестились. Выли бабы и дети. Воинская команда с урядником укатила в Карачев. Манифест произвел обратное движение в народе. Бродячие пророки распускали слухи, что господа помещики взяли верх над царем, никакой воли не жди, а народ будут теперь крепко казнить и загонять в Сибирь.