Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

— Принимайте в компанию! — зычным голосом возвестил Гробман. — Багажник забит шедеврами самого высокого качества!

Появились вещи Галацкого, картина классика Михаила Яковлева, изображавшая Францию, огромная папка монотипий Гробмана, гуаши Володи Яковлева, первые композиции Володи Пятницкого.

Из Ленинграда пешком и автостопом пришли два художника и две художницы под водительством Алексея Хвостенко. Они клятвенно обещали сделать большую мозаику из тарусского мрамора, но лето проспали на сеновале, изредка вылезая за жратвой.

Началось самое нудное и опасное время ожидания с примерным поведением в общественных местах. Это тяжелое испытание художники с честью вынесли, если не считать мелкой стычки, когда нашего друга Хвостенко столкнули с парома в речку.

Точно вовремя на старом биплане из Калуги прилетели журналисты Яков Левита, Володя Кобликов и Лев Курчик. Они ночевали у Балтера, отвечавшего за всех нас перед вечностью.

За день до вернисажа уехали Галацкий, Гробман и Свешников.

Выставку составили следующие лица: 1. Б. П. Свешников. 2. Иван Митурич. 3. Лев Курчик. 4. Анатолий Коновалов. 5. Надя Гумилевская. 6. Михаил Яковлев «дед». 7. Владимир Галацкий. 8. Эдуард Штейнберг. 9. Юрий Фомин. 10. Михаил Левидов. 11. Валентин Воробьев. 12. Михаил Гробман.

В открытой папке в неоформленном виде представлялась графика Вл. Яковлева и Вл. Пятницкого.

Вечером началась развеска картин, и у завклубом отвисла губа от удивления.

— Братцы, так это не картины, а абстракции! Как же так, Коновалов? Ну, если руководство не возражает, вешайте на свою шею! — заматерился и пропал из вида.

В полдень 2 июня шрифтовик Коновалов приколол свежую афишу у входа в клуб, и отборный народ России сгрудился у крыльца.

По словам актера Прохора Аксенова, Таруса не помнила такого оживления лет сорок подряд.

С брички, запряженной в косматую лошадку, сползли писатель Юрий Казаков и его приятель Федор Поленов, внук академика и директор музея.

С дебаркадера, небрежно сплевывая по сторонам, поднялась шайка студентов Академии художеств. Из соседнего Лодыжена, в могучем «ленд-ровере» подрулили Святослав Рихтер, Володя Мороз и Ян Левинштейн. Пешую колонну интеллигентов — Паустовские, Оттены, Цветаевы, Голышевы — чуть не придавил черный лимузин, возивший содружество «Кукрыниксы». У крыльца образовалась давка. Скандал вспыхнул до показа и обсуждения. Не успел завклубом что-то сказать, как на сцену, расталкивая народ, ворвался шустрый академик Порфирий Крылов, член содружества «Кукрыниксы», оттер завклубом в сторонку и закричал как оглашенный:

— Да как вы посмели?

Студенты и ткачихи затаили дыхание.

Грамотные тарусяне во главе с Бобровым, Аксеновым и Гастунским вытащили записные книжки.

Академик, задохнувшись от ярости, кому-то погрозил кулаком, кликнул шофера и погнал свой черный «ЗИС» в Поленово.

Подлый выпад приезжего провокатора подхватил владелец трехэтажного дома в Тарусе, автор казенных монументов, А. П. Файдыш-Крандиевский:

— Ясное дело, за спиной незрелых авторов стоят американские силы. Еще вчера мы осудили вражескую вылазку мистера Маршака, расхвалившего мазню некоего Зверева, а сегодня на свет Божий вылезла уже кучка белогвардейских последышей.

— Не морочьте людям головы, товарищ Файдыш, — вдруг вскипела Фрида Вигдорова. — Только перестраховщики с тугими мозгами способны яркое и молодое творчество приравнять к белогвардейщине! Кто сказал, что здесь все ровно и гладко? Тут и сырые, несовершенные работы, и новое видение нашей действительности! Картины надо обсуждать, а не осуждать!

Делегация швейной фабрики забила в ладоши.

— Ну уж извините, — отбивался Файдыш, — мы летаем в космос, а тут сугробы с крестами, корова на тротуаре, на горбу дрова. Это намеренная критика социалистической действительности.

— Прекратите ругань, — всех успокаивал Борис Балтер. — Право на творческий поиск мы отвоевали в беспощадной борьбе с фашизмом. Будьте внимательнее к молодым талантам, помогите им разобраться, что к чему!

— Странный подход, товарищ Балтер, — кипятился руководитель студенческой группы, — мне разбираться помогает партия, а не американский капитал!

— Товарищи, тихо! — наконец-то крикнул завклубом, влезая на сцену. — Мне не дали сказать слово, пусть выскажутся участники выставки.

На сцену как петух прыгнул Миша Одноралов, одетый в штанишки по колено.

Мы все были отчаянные болтуны, но Миша всех превосходил красноречием и железной диалектикой спора, раскладывая на лопатки любого собеседника хитрыми словесными приемами. Состояние душевного равновесия никогда не покидало художника в коротких шортах. Он знал, как отступить, повернуть противника спиной, потом вцепиться и разорвать.

— Жил в России художник Федор Александрович Васильев, — закрутил Миша издалека. — Он работал почтальоном, академий не проходил, но лучше всех рисовал русскую природу. Гений этого самоучки оценил народ. Он висит на главной стене Третьяковской галереи. Федор Васильев — золотой фонд русского искусства!

Миша добавил имена Сезанна, Ван Гога, Модильяни, Сутина. И получилось так, что настоящее искусство создается без указаний академии и партии, а в живом ходе превратности судьбы.

— Смешал Божий дар с яичницей! — прервал Мишу профессор Невежин, руководитель академической практики. — Федор Васильев — русский художник, реалист, передвижник. А эти, формалисты, западная, чуждая нашей традиции школа.

Мишу часто поводило. Он забыл о толпе, прыгнул на Невежина, припер его в темный угол и принялся разбивать.

Начались всеобщий гвалт, крики, давка. Можно было уловить лишь отдельное пустословие и дешевые остроты, вроде «надо им всыпать, а потом похвалить», или «ну, что вы, это же надругательство над русскими святынями», или «вообще-то мрачновато, посмотри на эту голую жопу», или «а это форменная порнография», или «как, по-вашему, они жулики или гении?»

Люди не умели обсуждать по существу Они заранее все осуждали. Через час-полтора им надоело судачить, они проголодались и разбрелись по домам. Наш вернисаж продолжался пиром на крутом берегу Оки. Мы допоздна пили перцовку в бараке под названием «Голубой Дунай» и горланили частушки под гитары Хвостенко и Окуджавы.

Назавтра в клубе было пусто. Иногда заходили древние старики на костылях, или врывались ошалелые лесорубы с криком «а какое здесь кино дают?». Областные газеты в статьях Балтера и Курчика осветили событие, где одних хвалили, а других ругали.

Выставка простояла неделю и бесшумно закрылась.

Как всегда, я вовремя смылся.

Погром начался позднее. Отдувались люди на виду За авантюрное мероприятие завклубом Перевощикова сняли со службы и сослали в отдаленную избу-читальню. Уволили с работы шрифтовика Коновалова. Художников, застрявших на лето, ловили поодиночке и беспощадно били. Кто-то поджег дачу Рихтера. В славной избе Аркадия Штейнберга перебили стекла в окнах.