Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Почему художники?

Московские иностранцы, главным образом дипломаты и журналисты западных стран, к величайшему удовольствию артистов подполья, проявили необъяснимый интерес к их экспериментам. Бум на подпольные работы возник в Москве и сразу был локализован властями в политических целях. Видные пункты встреч — квартира Костакиса, дом Стивенсов, барак Лианозово, дача Виктора Луи, башня Глазунова, студия Белютина, академия Васьки-Фонарщика и, конечно, подвалы и чердаки андеграунда — оказались под колпаком наблюдения всевидящего ока Органов. Множество смешанных браков, особенно с африканскими студентами Института им. Патриса Лумумбы, уже никого не удивляло.

В охоте на иностранца я не принимал участия. Он сам шел на меня. Я к нему притерся еще с вгиковской курилки, не шарахался от страха, а охотно открывал двери, если он желал войти.

Купеческий дом Нины Андреевны Стивенс на Зацепе основательно прибрали к рукам «профессор всех профессоров» Василий Яковлевич Ситников, пожилой самоучка, учивший желающих рисовать сапожной щеткой, и его приятель Владимир Алексеевич Мороз, московский маклак с высокими связями.

Страна чудес и абсурда!

Частную академию в Советской стране — неправдоподобно режет слух, да еще в годы незаконных репрессий и погромов космополитов, — «тяжело психбольной с детства» любитель рисования Вася Ситников, прошедший Казанскую психтюрьму 1941–1944 годов, открывает на дому. Безумную авантюру не задушили налогами, как швейное ателье моей матери в 1948 году, не прихлопнули уголовным кодексом, а пропустили жить без профессионального диплома. Высокие связи Мороза способствовали популярности этого странного учреждения, не то лечебницы для шизофреников, не то рисовальной школы.

Первые ученики академии, придурки войны и любители рисования, не прятались от властей и людей и рисовали открыто на коммунальной кухне, на лестнице, в проходе, во дворе. Дворники резались в домино. Дворовые сплетницы вязали шапки, полузгивая семечки. Участковый милиционер охотно делился своими взглядами на искусство, не зная, как поступить с нарушителем порядка.

К Ваське-Фонарщику тянулись обездоленные люди и скучающие вольнослушатели, как Лидия Вертинская, жена знаменитого барда. Поговаривали, что учитель, жестокий деспот и гипнотизер, владел свободой, но был навечно лишен гражданства.

Психиатр Виктор Райков усидчиво рисовал «шар» по воображению и записывал мысли учителя:

«Начинать надо с конца работы не методом академиков, запутывая результат, а быстро располагая планы с передними точками, обращенными к зрителю, а затем отбрасывая все выпуклости форм по порядку сверху донизу, выправляя мелкие детали в различных местах, даже не связанные между собой единым рисунком».

В это вшивое и опасное время, 1950–1953 годы, сложился и выразительный облик, яркая внешность В. Я. С. — густо заросший щетиной, с крупным носом и ястребиным взглядом, с пружинистой походкой физкультурника, в узких, обтягивающих крепкие ноги джинсах, в красной тенниске со множеством дыр, с кучей ключей, бренчавших на шее.

Бывшая ученица Гюзель Амальрик вспоминает:

«Это было для меня чудо, спущенное с небес, а может быть, из самого ада».

«Искусство — это лечение от поноса!» — любил повторять В. Я. С.

Это была не только школа рисования, а особый институт труда и жизни, терапия для одаренных и бездарных психопатов с манией величия и тяжелыми сексуальными комплексами, курсы практической тренировки, психоанализ на службе искусств, и наоборот Один прямой, как палка, метод — день и ночь рисовать «волшебную дымку», и никаких книг и рассуждений.

Василий Яковлевич собирал вещи. Профессиональный барахольщик. Он тащил к себе ржавые гвозди и ковры, иконы и обувь, корейский вельвет и японскую чесучу, речные байдарки и вологодские прялки, пустые бутылки и старинные книги, жевательную резинку и ватманскую бумагу.

О Владимире Алексеевиче Морозе, ставшем долголетним опекуном и духовником В. Я. С., следует рассказать отдельно.

Сын выдающихся советских чиновников, он постоянно крутился в верхах столичного общества, среди видных военных, музыкантов, танцоров, журналистов. Обладая очень привлекательной внешностью хорошо ухоженного, голубоглазого барчука, приятными манерами и необходимым набором познаний, чарующих женщин, он везде был нужным и проверенным человеком. И в салоне Генриха Нейгауза, и на даче маршала Тимошенко, и на даче Ванды Василевской, и в ресторане «Националь» он считался своим в доску.

Что привело молодого советского парня в логово шизофреника Ситникова, остается малоизученным, но, пренебрегая фактами, мы рискнем объяснить метафизически.

Когда в казенную мастерскую живописцев солдатских обносков и тряпья не входит, а влетает, как вихорь, молодец в туго обтянутых джинсах, то поневоле залюбуешься «литым, сделанным из бронзы телом йога» (по Гюзель Амальрик), а первокурсник Володя Мороз просто обомлел, как обомлела татарка Гюзель.

Любовь с первого взгляда!

Студент «Сурика», где В. Я. состоял завфонарем профессора Алпатова, не спускал с божественного фонарщика взгляда, копируя повадки, говор, дело. Стоило божеству заикнуться о канадских сапогах, как они стояли в Рыбниковском. Любой каприз, любой приказ кумира выполнялся сразу и беспрекословно. Студент Мороз бросил посещение «Сурика», превратившись в раба деревенского деспота. Дружба перешла в деловое сотрудничество. В голову влюбленного раба пришла еретическая идея — выставить произведения «академии» на публичное обсуждение. Первую выставку они сделали в клубе Института труда и гигиены.

Поглазеть на деятельность способных шизофреников пришли известные ученые, отцы русской психиатрии, академик А. В. Снежневский, врач Цецилия Файнберг, профессор И. Г. Иткин, представитель «Сурика» М. В. Алпатов и вся московская знать под водительством Мороза, где отличилась поэтесса Агния Барто, повсюду повторявшая: «Какой эпический талант! Нет, вы посмотрите — какой эпический талант!»

Врач Виктор Райков, большой поклонник метода Ситникова — «гроша мне не заплативший Иуда» (по Ситникову) — и покровитель московского новаторства — лучшее собрание гуашей В. И. Яковлева у него! — самыми яркими красками описывает появление Васьки-Фонарщика в закрытом клубе:

«Вася не вошел, а ворвался в зал. На нем блистали хромовые голенища сапог, пальто заморского покроя он перевязал пеньковой веревкой, а на голове красовалась черная шляпа времен Пушкина. За ним плелся выводок девиц, похожих на пестрых матрешек. Он как нож рассек толпу начальства и не переставал выкрикивать непристойные ругательства».

(«Это сквернословие, — объясняет В. Я. С., — от счастливой и безумной радости бытия!»)