Дмитрий Олейников - Авраам Линкольн

Это не было единичное мнение молодого человека. Из многих воспоминаний видно, что выступление покорило и более зрелых и опытных слушателей. Будущий известный политик, в ту пору 25-летний Джозеф Чоат вспоминал: «Он заговорил — и преобразился в наших глазах. Его взгляд светился, его голос звенел, его лицо сияло и, казалось, освещало электрическим светом весь зал. Больше часа он держал аудиторию в своей пригоршне. При этом и стиль, и манера речи были просты и строги — сродни простоте хорошо знакомой ему Библии. Без притязаний на стилистические узоры и риторические фигуры, без намерения покрасоваться он говорил строго по делу. Удивительно было наблюдать, как этот не получивший формального образования человек путём самодисциплины и обуздания духа возвысился над всеми искусствами нарочитого украшения речи и отыскал собственный путь к величию — через ясность и простоту» {334} 334 Choate J. H . Abraham Lincoln at the Cooper Institut // Abraham Lincoln: The Tribute of a Century. 1809–1909. Chicago, 1910. P. 278. .

За внешней простотой стояла долгая работа. Недаром Авраам постоянно держал перед собой синие листы с текстом: он не произносил экспромт — он исполнял произведение ораторского искусства, настоящий публицистический триптих.

Сначала было обращение к прошлому, к авторитету отцов-основателей, за наследие которых Линкольн столько сражался с Дугласом и демократами. Слушателям были продемонстрированы итоги серьёзного исторического исследования, из которых было ясно видно, что великие предки предусмотрели право федерального правительства ограничивать распространение рабовладения и, таким образом, определять судьбу страны. Громкая риторическая фраза Дугласа, что отцы республики понимали вопросы управления страной «как мы и даже лучше нашего», была в итоге повёрнута против него.

Затем Линкольн обратился к Югу («если бы они ко мне прислушались — хотя я в это и не верю») с просьбой о терпении, взаимопонимании, миролюбии, без которых произойдёт распад Союза — ценнейшего завоевания революции, вина за который ляжет на нетерпимый Юг, а не на сдержанный Север (особенно если страну возглавят такие умеренные политики, как Линкольн). Шантаж со стороны рабовладельцев — мол, если победят республиканцы, они и будут виноваты в развале Союза — Линкольн уподобил словам грабителя, приставившего пистолет к голове путника и говорящего: «Стой смирно и раскошеливайся, иначе станешь убийцей, потому что я тебя убью»: «Угрозу расправой для вымогания денег и угрозу развалом США для вымогания голосов едва ли можно отличить друг от друга».

После этого оратор заговорил с соратниками, попросив их проявлять терпимость к южанам, уступать им, где это позволяют долг и трезвый взгляд. В южных штатах рабовладение выросло из общегосударственной традиции и его нужно оставить в покое. «Как можем мы винить их за желание распространить то, что они считают правильным?!» — восклицал Линкольн, но тут же определял границу уступчивости: «Но как можем и мы сами сдаться тому, что считаем злом? Как можем мы голосовать за них и против себя? Как можем мы сделать такое, помня о наших моральной, социальной и политической обязанностях?» Уступки не могут быть бесконечными, уступки не могут быть односторонними.

Речь длилась уже больше часа, но голос Линкольна не ослабевал, звучал всё чётче и решительнее: «Считая рабство злом, мы всё-таки можем оставить ему статус-кво, ибо оно уже существует, уже находится среди нас; но можем ли мы, противостоя ему, в то же самое время позволить ему распространиться на свободные земли и проникнуть к нам сюда, в свободные штаты? Да не обманет нас ни один софизм, которыми нас так усердно засыпают и бьют: все эти попытки найти общую почву между верным и неверным, столь же бесплодные, как поиск живых мертвецов, все эти требования политики „наплевательства“, призывы к подлинным сторонникам Союза сдаться его противникам, извращающим божественный закон; все эти попытки заставить каяться праведников, а не грешников; все эти заклинания, призывающие народ позабыть то, что говорил Джордж Вашингтон, и переделать то, что он сделал».

И вот прозвучали заключительные слова: «Да не покинет нас вера в то, что вся сила в правде, и с этой верой мы до конца исполним свой долг — так, как мы его понимаем!» {335} 335 Полный перевод речи Линкольна см.: Голуэй Т . Слова, изменившие мир / Пер. с англ. Г. Сахацкого. М., 2013. С. 141–157.

Повисла пауза, а потом весь зал вскочил на ноги и устроил шумную овацию; мужчины махали шляпами, женщины — носовыми платками. Перекрывая незатихающий гул, председатель оргкомитета провозгласил, что теперь у Республиканской партии три знаменосца, ведущие её на штурм президентских вершин: вровень с двумя знаменитостями, сенатором Сьюардом и экс-губернатором Огайо Чейзом, теперь встаёт ранее «безвестный рыцарь из Иллинойса». У сцены выстроилась очередь — поздравить Линкольна с успехом, пожать ему руку.

Слушатели разошлись, ни капли не жалея о 25 центах, потраченных на билет. Для Линкольна же работа после произнесения речи не окончилась. Ботинки жали так сильно, что он попросил нанять кэб и отправился в редакцию одной из самых влиятельных газет. Там он надел очки и долго вычитывал подготовленный к публикации текст.

Наутро весь Нью-Йорк знал о выдающемся выступлении в Купер-институте, а потом о нём заговорила вся Новая Англия: общий тираж только первых утренних газет составлял 170 тысяч экземпляров, а от него пошла цепная реакция воспроизведения речи в местных газетах, в брошюрах и отдельных оттисках (оптовая цена доллар за сотню, восемь долларов за тысячу).

В результате поездка к сыну в колледж превратилась в политический вояж с массой выступлений — 12 речей за 13 дней. Авраам признался в письме Мэри: «Теперь мне не отвертеться. Знал бы заранее, ни за что не поехал бы на Восток. Речь в Нью-Йорке, к которой я готовился, не доставила мне проблем и прошла успешно. Проблемы начались, когда оказалось, что мне нужно произнести ещё девять, перед аудиторией, читающей прессу и уже знающей из неё все мои идеи» {336} 336 The Collected Works of Abraham Lincoln: Supplement 1832–1864 / Ed. by R. P. Basler. Westport, 1974. P. 49. .

Он искал новые варианты, включил в текст рассуждения о рабочем и его праве на забастовку, перешёл на более приземлённый митинговый стиль, в речи 6 марта добавил новый образ — сравнил рабовладение с гремучей змеёй: «Её не так-то просто убить, если она забралась в постель, где спят твои дети: если резко ударить палкой, можно либо покалечить детей, либо спровоцировать змею на смертельный укус. Если змея забралась в постель к детям соседа, а с соседом существует договорённость, что каждый сам решает, что делать в таком случае, то пусть сосед разбирается сам. Это и есть ситуация с южными штатами. Но если новая кровать только установлена и постель застелена, и вы намереваетесь уложить там своих детей на ночь, а вам предлагают взять выводок молодых змей и положить их рядом с детьми… Это и есть ситуация с новыми территориями на Западе, и ни один разумный человек не будет задаваться вопросом, соглашаться или нет» {337} 337 The Collected Works of Abraham Lincoln. Vol. 4. P. 18, 23. .