Николай Губернаторов - «СМЕРШ» ПРОТИВ «БУССАРДА» (Репортаж из архива тайной войны)

Некоторые агенты, решив для себя не выполнять задания немецкой разведки, но боясь ответственности перед судом военного трибунала на родине (немцы усиленно вдалбливали им эту мысль), проникали в запасные полки и маршевые роты, шли на фронт и честно сражались за Родину.

Из собственноручных показаний Ростова-Беломорина:

В теплый весенний день на Пасху я отправился в церковь, чтобы поставить поминальные свечи за упокой усопших отца и матушки. Этот праздник был особенно почитаем в нашей семье и всегда воскрешал в памяти мое детство, когда под торжественно-набатный, призывный звон колоколов матушка водила меня в церковь. Сейчас привычного великолепия не было, а вместо великолепия Божьего храма меня встречала сиротливая полуразвалившаяся церк-вушка с пустой звонницей, снятыми и увезенными в Германию колоколами.

Подав милостыню страждущим, я вошел в церковь; внутри горела лампада, свечи и ощущался аромат благовонного курения трав. Я купил две самодельные непасхально-серые свечи, подошел к подсвечнице, поставил их в гнезда и зажег от зажигалки.

В церкви было мало прихожан, в основном пожилые женщины. И только сбоку от меня стояла молодая, лет тридцати, стройная женщина в темно-синем жакете. Сквозь сетку ее черной вуали с затылка на спину свисала длинная коса каштанового цвета. Женщина смиренно склонила голову и смотрела на три горящие перед ней свечи. Я видел ее правильный точеный профиль, персиковую кожу лица с прямым носиком и припухлой складкой губ.

В церкви было прохладно, сквозь щели кирпичной кладки иногда задувал ветер, отчего свечи периодически гасли. Я вынужден был зажигать и свои свечи и свечи соседки, за что она царственным кивком головы всякий раз благодарила меня.

После богослужения мы вышли из церкви вместе. И тут, всмотревшись в ее лицо, я был поражен мягким солнечнощедрым свечением ее нежного облика. Она была так прекрасна, что мне сразу вспомнились слова Пушкина: «Передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты…».

Видимо, заметив мое очарование ею, она смутилась. Небрежно откинув за спину косу и смущенно глядя мне в глаза, сказала по-немецки: «Благодарю вас за услугу, господин обер-лейтенант!»

Я учтиво ответил по-русски: «Не стоит благодарности, сударыня. Я сделал то, что сделал бы любой русский офицер. Всегда рад услужить!»

Вскинув вверх соболиные брови, она вопросительно посмотрела на меня своими лучисто-голубыми глазами.

«Значит, вы русский, хоть и в форме немецкого офицера», — проговорила она.

«Да, к сожалению, судьба так сложилась. Разрешите представиться: Юрий Васильевич Ростов-Беломорин».

«А я Мезенцева Наталья Васильевна, одинакова с вами по батюшке. И кого же вы помянули?» — спросила она после неловкой паузы.

«Я помянул отца и матушку, похороненных в двадцатом году в Эстонии», — ответил я.

«Я тоже помянула родителей и своего жениха-летчика, погибшего в начале войны. Мама умерла до войны в ссылке. Она была репрессирована как лицо немецкой национальности. А папа, военный хирург в смоленском госпитале, погиб во время бомбежки при операции тяжело раненного красноармейца. Я работала у него медсестрой, осталась жива, отлежалась после контузии, уже при немцах. Сейчас служу у них в сельской комендатуре переводчицей. А вы служите в немецкой армии?» — спросила Наталья Васильевна.

«Да, служу, но не воюю», — ответил я. — Вы ведь тоже служите у немцев?»

«Да, я служу, но как переводчик помогаю населению выжить в этих тяжелых условиях, особенно, когда мне удается освободить селян от немецких поборов. Я получаю удовлетворение, когда, разъезжая с немецкой администрацией по селам, мне удается всякими уловками помочь старостам уменьшить размеры грабежа. Немцы опустошили все бывшие колхозы и сейчас обирают продовольствие во всех подворьях. При таких обстоятельствах, когда немцы грабят и ведут войну против веками непокоряе-мого народа, служить в армии, по-моему, это грех перед Богом для русского офицера. Ведь вы, Юрий Васильевич, верующий, не правда ли?»

При этих словах ее лицо сделалось страдальчески суровым и вместе с тем для меня оно оставалось милым, сострадательным. Мне сейчас, в этот Божий день не хотелось объясняться. Поэтому я сказал: «Наталья Васильевна, о моем грехопадении давайте поговорим не сегодня. А что касается веры в Бога, то я скорее всего слабоверующий. Стараюсь общаться с Богом напрямую, без церковного посредника, поэтому в церковь хожу, но редко. А верить в Бога я стал на фронте, под Петроградом. В армии Юденича, когда пуля, не задев меня, пробила мой бумажник, в котором находилась молитва на спасение воина. Молитву перед отъездом мне вручила матушка с напутственными словами: «Храни тебя Бог». Отец тогда отказался взять такую же молитву, был тяжело ранен и скончался от ран. С тех поря начал верить в Бога. Позже под Москвой меня ранило в руку, но когда той молитвы при мне не было, она находилась в кармане мундира, который я оставил в машине. После случившегося я не расстаюсь с молитвой».

Выслушав мои откровения, Наталья Васильевна стала смотреть на меня мягче, ее лицо казалось мне более просветленно-бодрым. И когда я попросил разрешения проводить ее, она согласилась.

Я взял из ее рук узелок с куличом, который она освятила в церкви, и мы медленно пошли по разрушенной улице. Проходя мимо каких-то развалин, она с грустью заметила: «Здесь была 230-я школа, где я училась. Немцы с помощью военнопленных разобрали ее, а кирпич использовали для ремонта дорог».

Мы подошли к посеченному осколками дому и остановились у подъезда. «Вот мы и пришли, — сказала Наталья Васильевна. — Здесь, на втором этаже, сохранилась наша довоенная квартира, где мы жили вдвоем с папой».

Пора было прощаться. А я не мог, какая-то необъяснимая сила сковала меня, очарование не проходило. То ли красота моей знакомой, то ли излучение ее богатой натуры гипнотизировали меня, приводя в состояние душевного волнения.

Сконфуженная моим видом, Наталья Васильевна склонила голову и протянула руку за куличом. Перехватив руку, я с чувственным жаром поцеловал ее, проговаривая извинительно: «Сегодня ведь Пасха! Христос воскрес!» Внимательно посмотрев, она ответила: «Воистину воскрес!»

А затем, преодолев минутную нерешительность, проговорила: «Хоть вы и слабоверующий, но я вас поцелую, только не здесь, на улице, а дома. Приглашаю вас отведать кулича и пасхи. Если это, конечно, не скомпрометирует вас как немецкого офицера». Я был тронут и возбужденно ответил: «Спасибо за приглашение, оно меня не компрометирует, потому что я был и остаюсь русским офицером, присягнувшим своему царю».