Феликс Медведев - После России

— Как зовут вашего мужа?

— Петр Антонович. Но я вам хочу сказать, когда здесь были русские, нам надо было прятаться, потому что нас ловили на улице, где только видели, и в машину и отправляли.

— Это все в войну?

— Нет, уже когда война закончилась. Многие из нас не признавали друг друга. Меняли фамилии Иванова или какого-то там Петрова на всякие иностранные фамилии. Дескать, я не из России.

— А как вы научились говорить по-немецки?

— Мало-помалу… Ну уже мы так давно живем здесь.

— А вначале трудно было?

— Нет, нисколько не трудно. Ведь еще когда я в России жила, немецкий язык изучали мы.

— В школе?

— В школе. Ну конечно, это было недостаточно. Практика уже здесь. Но мой муж говорит по-русски тоже. Что еще вас интересует?

— Судьба ваших родителей?

— Ну, судьба очень тяжелая. Очень тяжелая. Я была в России…

— Когда?

— Была в прошлом году.

— Первый раз?

— Нет, это было не первый раз.

— А в первый раз когда вы поехали?

— В первый раз поехала в 1961 году.

— Расскажите о той поездке.

— Тому, что я увидела, я ужаснулась.

— Чему ужаснулись?.

— Я видела на вокзале военных людей о медалями, играют на гармошке и просят подаяние.

— Вас это удивило?

— Это меня удивило — победительница страна и на вокзалах нищие военные сидят.

— Что еще вас тогда поразило?

— Поразили почти пустые базары, плохо одетые люди. С продовольствием было неважно. Бедная Россия…

Я слышала, как мужчина в очереди за картофелем сказал: «Я живу в первом поясе, в Вологде, у нас ни картошки, ни лука». Что это за пояса такие? Выходит, страна одна, а снабжается по-разному.

— С семьей вы поддерживали связь?

— Да.

— Писали письма на родину?

— Семнадцать лет не было связи.

— То есть вы не знали, живы родители или нет?

— Не знала.

— Вы говорите, что тяжелая судьба была у ваших родственников. Если не секрет, какая?

— Мужа моей сестры посадили, отправили в Сибирь. У другой сестры муж за то, что он что-то там сказал про колхозы плохое, получил 25 лет.

— Почему же вы семнадцать лет не искали связи с родителями?

— Боялась. Боялась, потому что в Австрии жила, в русской зоне. А в русской зоне могли в любое время забрать и отправить в Россию. Еду как-то в трамвае, и один полковник едет и спрашивает по-русски, его не понимают, я включилась перевести, и он на меня напал: а вы как здесь, а вы почему здесь? А где вы живете, а мы вас заберем…

— Это в каком году было?

— Это было… Уже у меня сын был, году в 1949-м. Я говорю, простите, у меня здесь муж, ребенок. Он говорит: «Мы вас и спрашивать не будем. Муж и ребенок пусть остаются здесь, а нам надо родину отстраивать». Ох как мы боялись! Мой муж запирал меня в квартире на ключ.

— Сначала вас насильно угоняли немцы, а потом насильно свои?

— Да. насильно. Но я бы хотела на родину, я только не знала куда. Живы ли мои родители или нет? Там эта местность, где мы жили, пять или шесть раз переходила туда-сюда, туда-сюда, фронт переходил, так что возможно, что они погибли, я думала: ну куда мне ехать? А потом эта женщина, уговорившая меня остаться. Сын ее через месяц приехал, такой был славный парень. И я решила остаться. Вот такая моя судьба. При Хрущеве можно было на родину ездить. Я и ездила.

Мне выдавали анкеты, я их писала, боже, сколько там было вопросов. Но даже в прошлом году я заполняла три анкеты.

А сестру мою уж так мучают, когда она оформляет документы ко мне в гости. Не признают написанное от руки. А где же в России взять машинки? Они ведь у немногих…

— Какая профессия у вашего мужа?

— А, муж, он теперь старенький у меня. А был он по запасным частям для машин.

— Как вы прожили эти долгие годы?

— Ну знаете, после войны и здесь никто не жил так хорошо, но и никто не страдал, как в России. Никто. Мы имели карточки, и по карточкам каждый получал все, и никто не голодал.

— Вас интересовали события, происходившие в России?

— Мы обрадовались, что Сталина нет. И обрадовались, что Хрущев поначалу повел себя вполне демократично. А потом, когда увидели его выкрутасы, что он землю стал у крестьян отбирать, люди стали опять недовольны, и мы здесь уже хорошего от России не ожидали.

— Трудно было вам, простому русскому человеку, врастать в эту местную жизнь? В этот совсем другой мир?

— А что я с детства видела на родине? Голод и холод. Сталин людям хорошего ничего не желал. Вы знаете о голодовке в 1933 году? Тухла Украина, люди умирали. Иду в школу, там лежит мертвый, там лежит мертвый, там лежит мертвый… Мне было тогда лет двенадцать. И я это видела и запомнила.

Мама говорит: иди на поле, собери колосьев. Была осень, шли дожди, колосья уже проросли, а она говорит: ничего, надо собирать и такие. И я пошла в поле с маленьким ведерочком, смотрю: человек на лошади — прямо на меня… Что такое? Председатель колхоза стал гонять меня по степи с кнутом, бил, пока я не бросила все и не побежала в деревню.

— А как тогда объясняли, вы, наверное, помните, почему возник этот голод?

— На Украине такой разговор шел: Сталин сказал, что умирает народ, который нам не нужен. Дескать, умирает чуждоклассовый элемент.

— Так говорили?

— Так говорили.

— Какие воспоминания остались у вас о коллективизации?

— Я была маленькая и многого не помню. Мой папа умер, когда мне было шесть лет. Но помню только, у всех наших родственников все забрали. Они остались ни с чем. И еще помню пожары каждую ночь: где-то что-то горит. Поджигали зажиточные дома, что в колхоз шли.

Что еще помню? Самое страшное, вы даже не поверите: люди ели людей. Каннибализм. Моя сестра работала на фабрике-кухне. У ее подруги в деревне жили мать и двое маленьких братиков. Приезжает, а дома никого нет. Идет через всю деревню, а вся деревня пустая, окна забиты. Входит в избу и видит: один брат лежит мертвый, а второй сидит на окошке, худой весь, аж зеленый уж. Спрашивает: «А где мама?» — «Мамы нет. Мама умерла. В комнате лежит».

Зашла она в комнату и застыла как вкопанная: у матери вырезаны были эти самые места… Она так испугалась, что тут же сбежала, она боялась, что ее тоже могут убить и съесть. Вот так было.

— Скажите, а у вас было такое ощущение в те годы, что вы с родиной порвали навсегда?

— Да, было такое ощущение, и я страдала. Очень страдала. Я никому ничего плохого не сделала; только потому, что мне понравился парень, я вышла замуж, я могу потерять родителей и свою родину навсегда.

— Ваше счастье, что здесь остались. Если бы вернулись, то скорее всего не к родителям, а прямо в лагерь.

— Да, наверняка, наверняка. Это так, конечно.