Феликс Медведев - После России

Помню первый выход на сцену: в зале тысячи людей, а я, школьница, ненагримированная, еще не освоившаяся на сцене, ною мелодию в спектакле о фашизме «Свет и тени». Успех огромный. Повезли меня в Вильнюс на гастроли. Мама с трудом отпустила. Приходил домой сам руководитель труппы, упрашивал. Отпустила мама чуть ли не под расписку. И снова успех. Аплодисменты, цветы, пожелания стать звездой. Сам Эдди Рознер слушал меня и остался доволен.

И снова жизнь мотала нас с мамой и била. Вернулись в Черновцы уже вдвоем. В музучилище меня не приняли, пришлось заниматься в музыкальной школе. А это значит постигать все предметы, в том числе и математику, в которой я совершенно не разбиралась. Помню, Сергей Никитович, преподаватель, говорил: «Вам, Малкина, ставлю тройку, но только за то, что вы хорошо поете», А я крутилась как белка в колесе на всех олимпиадах, концертах, конкурсах. Директриса за меня боролась, я была ей нужна.

Новая попытка поступить в музучилище, и снова провал. По сольфеджио и по теории поставили тройки, попробуй проверь. Мама в трауре. Слезы, мольбы, проклятия… И тут все чаще и чаще настойчивые родственники, друзья, те, кто верил в мои способности, стали увещевать маму: «Увози дочь куда глаза глядят, спасай Элку. Здесь ей пути не будет…» Мама сдалась. И началось: сборы, прощания…

Конец 1972 года. Вена. На три дня нас поместили в замок Шенал. Вены мы не видели. Это позднее эмигранты в ожидании вылета в Израиль жили в Вене. А тогда все проезжающие через Австрию ожидали своей участи в Шенале. Никогда не забуду жуткое зрелище: немецкая речь, немецкие одежды, огромные собаки-овчарки. Не собаки, а львы, как в кино про фашистов.

В Шенале я дала концерт. Пою еврейские, русские песни, поднимаю дух эмигрантов. А мама страшно боялась, что по приезде в Израиль нам не дадут жилья, квартиры. Ведь всех сразу обеспечить трудно. А что мы можем с мамой вдвоем? Другие расталкивают локтями, выбивают место под солнцем.

После концерта подошел к нам — не знаю, как его называть по должности, он был вроде старшего среди эмигрантов — организатор отправки людей в Израиль. Подошел и поблагодарил маму, сказав, что у меня большое будущее. И вот нас зовут в автобус к самолету. Ночь, тьма, мы в жутком настроении, дрожим, как суслики, держимся за свои пожитки. В последнюю минуту подбегает к нам этот человек, Галили его фамилия (потом я узнала, что его жена погибла при взрыве бомбы в Тель-Авиве на базаре), и сует маме какую-то бумажку. Поцеловал нас и убежал.

В аэропорту Лот нас долго не выпускали из маленькой комнаты, оформляли документы, расспрашивали. Решали — давать квартиру или повременить. Мужчины, главы семейств, особенно кавказцы, лезли вперед, готовы были растерзать конкурентов. Стучали по столу, орали на чиновников.

Таможня выворачивала чемоданы, мама все боялась, что единственно дорогую вещь, которую мы привезли с собой, пианино, не разрешат ввозить. Мы стояли и плакали. Подходит какая-то женщина и по-русски спрашивает, в чем дело. Мы не знаем, как объяснить ей наше состояние. Мама машинально засунула руку в карман и вынула записку Галили. Записка на иврите, мы не понимали, что там написано. Женщина хватает записку, уходит. Возвращается и просит маму подписать какие-то бумаги: «Подпишите, не бойтесь, всю жизнь будете меня вспоминать добрым словом». Так и вышло: мы попали (видно, в записке были какие-то хорошие обо мне слова) на курортное место Вульпан, на границе с Ливаном. Домики на берегу моря, хорошая кормежка, сервис. Поначалу получили временное жилье, зато недалеко от Тель-Авива.

А дальше началась новая жизнь. Участие в вокальных конкурсах, награды, премии, попытка поступить в музыкальную академию. Все уперлось в то, что у меня не было аттестата зрелости. И снова хлопоты, просьбы, увещевания. Ни в какую! «Идите, учите еврейскую библию…» — сказали, как отрезали. В моем возрасте в школу? Да и язык очень тяжелый. Досада, перекрыты все пути в будущее. И я, махнув рукой, стала выступать на разных сценах, лишь бы платили деньги. То в одном театре, то в другом. Антрепренеры, сиены, контракты, записи, телевидение, тяжелая, хотя и любимая, работа. Знакомство со знаменитыми людьми, с ассистентом Михоэл-са, с семьей Маркиша… Сохранилась фотография, запечатлевшая меня с президентом Израиля, с мэром Тель-Авива.

Может быть, и наладилась бы моя жизнь, может быть, и в звезды выбилась, как мечтали мои поклонники — друзья в провинциальных Черновцах, может быть, и сегодня жила бы в Израиле среди наполовину чужих, наполовину родных мне людей. И счастлива была бы со мной моя мама. Да не суждено-было такому случиться…

Израиль — южная жаркая страна. Там все располагает к сексуальной свободе. Меня поразила грубость нравов. Огромные афиши откровенно эротического содержания, на каждом шагу секс-журналы. На девочках туго обтянутые джинсы, они как бы себя подают мужчинам. Рано начинающаяся половая жизнь. У тринадцати-четырнадцатилетней девочки уже должен быть взрослый друг — парень или мужчина. Они даже могут снимать квартиру. И это все естественно, никто за это не осуждает. Правда, при этом выходцы из разных стран живут в своих кварталах и стараются соблюдать свои национальные традиции в быту. Поляки остаются поляками, немцы немцами, арабы арабами…

И вот все чаще и чаще местечковые евреи из наших советских евреев стали меня спрашивать: «А у тебя есть «хаве» — друг?» И мне было стыдно признаться, что я все еще при маме. А когда я говорила, что нет, утешали, ну ничего, мол. это поправимо. Когда же обращались к маме, она говорила: «У нее есть еще время, успеется…» Но во мне зрело чувство, что мама из собственного эгоизма придерживает меня возле себя. Чтобы не потерять, чтобы не быть одинокой. И внутренне я как-то стала сопротивляться этому.

Так что чисто случайное знакомство с человеком, ставшим причиной страшной трагедии в моей жизни, оказалось вроде бы и не случайным. Я как бы уже ждала этого «хаве». Первое же впечатление о нем было отрицательным: косил глазом, немного заикался. Ремесло — обойщик мебели. Общий уровень культуры, развития весьма низок. И я решила для себя: первая встреча с ним будет последней. Решила-то решила, но отношения все развивались, все заходили глубже. А может быть, и наоборот — случилось вес оттого, что не было между нами никаких отношений. Дело шло к свадьбе. После свадьбы, дескать, говорила я ему, и будут между нами отношения.

Однажды он предложил мне поехать с ним на озеро Кинер, знаменитое озеро, где люди прекрасно проводят время. Мама ни в какую. Я под присягой, как говорится, обещала держаться. Пробыли мы там три дня. Он соорудил палатку, набрал с собой всякой снеди, выпивки. И чего уж там говорить (бедная мама!), конечно же всякими манерами и маневрами, ласковыми словами, обещаниями, поцелуями… В общем, это дело надо было узаконивать. Нет. нет. не отдалась я ему тогда. Какая сила была во мне. чтобы удержаться, не соблазниться! А потому что маме слово дала — вот как она меня воспитала!