Феликс Медведев - После России

Главная цель римской встречи — попытка примирения враждующих, противостоящих сил — консерваторов и демократов, левых и правых. Слишком тяжко положение Отечества, слишком чревата наша жизнь новой гражданской войной. Но чтобы добиться мира в дне сегодняшнем, надо примирить с настоящим и наше прошлое. Разве многие из нас еще и сегодня не сомневаются, что и впрямь надо было белым бить красных, а красным откликаться таким же кровавым террором? Разве неважно сейчас понять общую причину наших национальных несчастий, прийти к мысли, что гражданская война была общим бедствием вне зависимости от того, на чьей стороне было больше «правды». Символом такого примирения в истории мог бы стать общий памятник жертвам гражданской войны, такой, какой, к примеру, воздвиг Франко в Испании, в Долине павших.

Заключительный документ встречи — «Римское обращение» — рождался, можно сказать, в муках. Заготовку привез из Парижа Владимир Максимов, но она показалась излишне резкой, напористой, поэтому было решено ца основе этого отправного варианта создать новый. Участники встречи обкатывали каждую фразу, взвешивали каждую мысль. Любой мог дополнить текст воззвания. уточнить, предложить что-то свое. Говорили взволнованно, жарко, но конкретно. Дело доходило до резких противостояний и споров. Лично у меня, к примеру, вызвала сомнение фраза в самом начале документа, где говорилось о том, что «заканчивается существование одной из величайших империй в истории человечества». Как это так, думал я, «величайшая империя»? Ведь понятие это воспринимается явно в положительном контексте, а значит, и как бы образцово. Если так, зачем же желать разрушения этой самой замечательной империи? По-моему, здесь более подходящими были бы такие сравнения, как «одна из жесточайших империй», на худой конец, «одна из последних империй».

Меня удивило, что никто не заметил этого явно торчащего, как сломанная кость, противоречия. Обсуждение текста обращения ушло дальше, а я все не решался поднять руку и попросить слова. Оно почти заканчивалось, когда на сцену вышел Владимир Крупин и слово в слово высказал свои сомнения по этому же поводу. Из зала стали предлагать свои варианты — «жесточайшая», «кровавая». Но я так и не понял, приняла ли редакционная коллегия замечание Крупина, до тех пор. пока в «Комсомольской правде» не прочел, я бы сказал, немного усеченный и резко изменившийся в сторон) смягчения формулировок вариант максимовского воззвания. «Величайшая империя» в тексте почему-то осталась.

«Посол Союза Советских Социалистических Республик в Итальянской Республике Анатолий Адамишин приглашает…» Я обрадовался этому визиту. Бокал вина, непринужденная обстановка сближают людей. Можно скорее выяснить позицию, прийти к общему знаменателю, разобраться в сложном и запутанном. Но я обрадовался еще и потому, что знал: внутренний интерьер нашего посольства увешан замечательными полотнами русских мастеров живописи. Хотелось узнать, как они там оказались.

1914 год. В особняке посла Его Императорского Величества в Риме — вернисаж картин русских художников. Начинается война, и устроителям выставки не до искусства. Так и остаются на стенах посольского здания прекрасные образцы отечественной живописи.

Посол Анатолий Адамишин встречает гостей, каждому пожимает руку. Уверен, что он не знает всех в лицо, хотя почти все его гости знаменитости. Он не знает, кто есть кто, а в его доме сейчас не только паспортные советские люди, но и вчерашние «враги режима» — диссиденты, те, с которыми он, работая в МИДе, был уж точно по разные стороны баррикад. Все смешалось в доме Адами-шина. Недаром шедший впереди Владимир Максимов, пропуская меня вперед, заметил нечто вроде того, что «скорее я здесь хозяин, а он гость».

Хотя на самом деле я прилетел в Рим как корреспондент «Родины» по приглашению Владимира Максимова и организаций, причастных к проведению конференции.

После аперитива в одной из групп, рассматривавших картины, возник нешуточный спор: «Какой русский город изображен на этом полотне?» Не сойдясь во мнениях, послали за Владимиром Солоухиным. Он и впрямь рассудил. В другом пятачке в окружении большой группы посольских работников было шумное «примирение» Виктора Астафьева и Владимира Максимова. Быть может, именно этот момент был одним из самых сокровенных во исполнение задач и замыслов римской встречи. Правда, два известнейших писателя, собственно, не враждовали, но пролетал между ними какой-то холодок, вроде бы не обязаны были ничем друг другу, но именно тут, в Риме, в советском посольстве, они как бы заново породнились.

В конференц-зале я сидел рядом с Семеном Мирским, сотрудником парижского отделения радио «Свобода». Еще недавно, годика три назад, такое было бы трудно представить: советский журналист — и представитель самой «злобной» антисоветской организации, каковой и считалась до недавних пор радиостанция «Свобода», очем мы могли тогда говорить? А здесь, в зале итальянского парламента, мы внимали речам представителей самых полярных слоев русской советской и русской зарубежной интеллигенции и согласно кивали головами, Даже тогда, когда нам прямо в зале заседания сообщили как экстренную новость, что Президент СССР Михаил Горбачев удостоен Нобелевской премии мира. Мы-то с Мирским приветствовали это сообщение, понимая, как велики заслуги лидера Советского Союза в деле перестройки советского общества и страны. Да, конечно, как и любой человек, Горбачев не икона, не святой, он тоже временами «ломает» дрова, но имя его в целом достойно истории и такой значимой награды, как премия имени Нобеля. А зал был взбудоражен сообщением. И сразу же участники конференции стали комментировать новость, и некоторые приняли ее в штыки: «Горбачев — кровавый палач Грузии». «Горбачев допустил Сумгаит, Баку, разве он герой, разве достоин награды?!» Слышать это было обидно, но мы не старались особенно переубеждать ораторов — вольному воля. История все расставит по местам.

Впрочем, Владимир Максимов достойно и в меру резонно оценил факт присуждения М. Горбачеву престижной награды: ею отмечены огромные заслуги советского Президента в деле стабилизации международной обстановки, от которой Запад (как, конечно, и СССР) многое приобрел.

Для меня, журналиста, римская конференция была вдвойне интересна. Со мной рядом находились «столпы» диссидентского движения: Наталья Горбаневская, Владимир Буковский, Леонид Плющ, Эдуард Лозанский… И уж кажется, бери у них интервью, расспрашивай… А мне казалось все мало. Вот я и выискивал в Риме и других осевших в разные годы русских людей.

Виделся с князем Никитой Романовым (он, правда, прибыл в Рим ненадолго — из Америки), общался с красавицей Еленой Щаповой (ныне графиней де Карли), поэтессой, прозаиком, автором нашумевшей на Западе книги мемуаров «Это я, Елена…». Она покинула родину в конце 70-х годов вместе со своим тогдашним мужем Э. Лимоновым. В холле гостиницы Санта-Клара я беседовал с сотрудником радио Ватикана Евгением Вагиным о его судьбе. Судьбе, во многом обычной для диссидента, но во многом и отличной от жизненных стежек-дорожек других его соотечественников. Он тоже приходил к нам в зал заседаний итальянского парламента, общался с русскими, участвовал в полемике.