Феликс Медведев - После России

И в литературе так же. Надо искать пути примирения между собой талантливых людей. Потому что на этом разоре, распрях греют руки и с той и с другой стороны люди бездарные. Вот он поставил на себе знак: я либерал — и на этом набирает политические очки, политический аморальный капитал. А другие — с другой стороны то же самое. Мне не важно, что исповедует, предположим, Анатолий Иванов, простите, он для меня прежде всего плохой писатель, и журнал «Молодая гвардия» у него никудышный, но я готов с ним разговаривать и садиться за один стол. И мне кажется, по этому компромиссному признаку и следует сейчас определять качество того или иного движения, той или иной позиции. Еще раз: только на путях общественного, общенационального, литературного примирения может что-то получиться. Иначе я лично вижу очень трагическую перспективу.

Литературный процесс не оставляет у меня особых надежд, потому что все уходит в разговоры, в полемику и драки между собой, стенка на стенку. Но сколько-нибудь заметных результатов от всего этого я не вижу. Все, что напечатано от Искандера и Битова до Домбровского и Шаламова, — все это вынуто из столов, все старое. А из нового два-три имени: я бы назвал Кима, Каледина, Паламарчука, у них, по-моему, талантливая проза. Но нет процесса, есть отдельные имена. Я не вижу достижений, равных явлениям, предположим, Солженицына или Бродского. Мне скажут: болезнь роста, количество в конечном счете превратится в качество. Может быть! Но пока я вижу разрушительный, энтропический процесс. В кино дали полную свободу, но, кроме «Маленькой Веры» или «Интердевочки», мы ничего не видим. Я, кстати, не против такого рода фильмов, они полезны и нужны. Но это же не явления порядка фильмов Тарковского. В театре — то же самое. Совершенно умолкли разговоры о театре Ефремова, будто бы его и нет. А Ефремов был флагманом нашего театрального искусства. Пьеса Шатрова уже никому не нужна, потому что это был политический ликбез, ныне пройденный нашими читателями. Вот что тревожно. Казалось бы, все можно. Но достойного пока нет.

«И вспомнилось… Храм святого Петра. Когда проходишь порталом, разглядываешь статуи, многое коробит, неприятно. А в целом нечто грандиозное.

Владимир Максимов, не возгордитесь! Вы не собор святого Петра. Далеко не собор. Но есть в вас мужицкая кряжистость, крепость. И в ней тонут ваши дефекты и недостатки».

«Возвращение Солженицына поднимает планку… Надо ли ставить памятник Тухачевскому?»

— Я вам должен сказать прежде всего, что к Солженицыну у меня неоднозначное отношение. Но не будем об этом, слишком долгий разговор. При этом я считаю, что его произведения зададут уровень, поднимут планку. Одно у него лучше, другое хуже. Но уровень разговора он задаст очень высокий. И не надо взвешивать, кто лучше: Киров, Пятаков, Орджоникидзе, Бухарин? Это не разговор для литературы. Я с высоким уважением отношусь к Владимиру Корнилову, но когда он пишет стихи о Томском, видно, что он плохо знает его биографию. Да, этот человек застрелился, но он достаточно сделал зла своей стране и своему народу. Все эти имена суть сталинские кадры. И не то чтобы они Сталина не любили, это он их невзлюбил. И писать об этом стихи? Можно ошибиться в статье, но стихотворение — явление литературы, и делать факты политической жизни явлениями литературы — не поэзия. Когда мой друг Юрий Левитанский, которого я высоко ценю и из-за которого у меня получилась баталия с «Огоньком», стыдит наш народ, что он не поставил памятника Тухачевскому, я с этим не могу согласиться. Ну пусть ему будет земля пухом, никто ему не судья. Но памятник, за что мы ему будем ставить?! Хорошо: кронштадтский мятеж, противник. Он военный, у него приказ, но пленные матросы — противник? Их расстреляли. Восстание в Тамбове, противник — у него приказ. Ну а восьмилетние заложники — это противники для офицера? А его начальник штаба Снесарев, которого он утопил на процессе 1930 года, как это назвать? Я мог бы продолжить. Так за что же памятник ему ставить и почему надо стыдить в связи с этим целый народ?

«Не унижусь до полемики с «Памятью». Под книгами Пайпса и Янова подписался бы сам… Розенберг».

— Да. не весь русский народ виноват, но поскольку русские — самое большое физическое тело внутри многонационального образования, поэтому и доля их вины велика. Что касается «Памяти», то я не считаю нужным полемизировать с этой публикой. Я готов полемизировать о судьбе России с людьми масштаба Астафьева, Распутина. Белова. И я не понимаю, почему реакция на их действие так неадекватна. Результаты выборов депутатов в союзный парламент в Ленинграде многое показали. Ведь Ленинград последние пятьдесят лет в основном состоит из выходцев Новгородской, Архангельской, Вологодской областей и Белорусской ССР, то есть, как мне кажется, из самого благородного материала для антисемитизма. Это вышедшие из деревни и не ставшие городскими люди. Два миллиона голосов получил в Ленинграде Иванов, соратник Гдляна. Представительница интеллигенции Салье — сто пятьдесят тысяч, «Память» получила семь тысяч голосов и пятнадцать тысяч получила экологическая «Память». Но, простите меня, в Париже этой публики раз в двадцать больше. Эта публика имеет своих представителей в европейском парламенте. В Америке Кахане собирает стотысячные стадионы, которые ревут: «Долой жидов!» По отчетам газеты «Найт Брит», совершено более тысячи вооруженных антисемитских нападений, осквернения синагог и кладбищ. Я считаю, пл еть это звучит странно, что в этом смысле в России благополучная обстановка. Семь тысяч на пятимиллионный город, я вам скажу, перед таким городом надо снять шляпу. Недавно я видел трехчасовую ленту с записью митинга «Памяти» в Ленинграде. Стоят человек двести пятьдесят — триста, среди которых люди в ермолках. Видимо, пришли полюбопытствовать. Выступающие — типичные футбольные болельщики, косноязычные, неприятные, агрессивные, мысли свои сформулировать не могут И мне предлагают этих людей принять за серьезную силл?! Да вы сами создаете им рекламу, они стали знаменитыми людьми и на Западе. И как это ни парадоксально, на Западе у них много сторонников. Среди таких, как Ле Пен. некоторых новых деятелей, появившихся сейчас в Германии, или у того же Кахане они находят сочувствие. Так что в данном случае вы их не скомпрометируете, им неважно, что о них пишет «Нью-Йорк таймс». Поэтому я и призываю полемизировать с людьми действительно достойными, с людьми определенного уровня.

Конечно, в некотором смысле русофобия существует. И в связи с этим не могу понять истории, поднятой определенной частью нашего литературного спектра по поводу появления русофобских пассажей в публикациях В. Гроссмана и А. Синявского в журнале «Октябрь». Я сам категорически не принимаю взглядов этих авторов на русскую историю и русскую литературу, но периодическое издание по своему назначению обязано отражать не эстетическую или этическую тенденцию, а литературный процесс по возможности во всем его многообразии. Целиком не принимая, к примеру. «Прогулки с Пушкиным» и «В тени Гоголя» Синявского, я тем не менее поместил на страницах «Континента» положительные рецензии на обе книги (насколько я знаю, «Континент» оказался чуть ли не единственным русским журналом за рубежом, сделавшим это). Одно я мог бы пожелать редакторам, публикующим подобные вещи: соответствующе комментировать их. Хотя, каюсь, статью Синявского с его «Россией-сукой» я тоже не прокомментировал. А жаль. Себе в оправдание могу сказать только, что автор был тогда членом редколлегии нашего журнала.