Феликс Медведев - После России

Дело в том, что уже во время войны сформировались сильные антисталинистские настроения в стране, среди бывших фронтовиков на этот счет появилась какая-то солидарность. Но после смерти великого вождя моя борьба утратила смысл. Сталина уже многие клеймили открыто. И я стал относиться к нему как к явлению истории, отстранение и взвешенно.

Здесь у меня вышла книга «Нашей юности полет», в которой я подхожу к Сталину с объективно-социологической точки зрения. Я не считаю Сталина хорошим человеком, он совершил огромные злодеяния. Но вместе с тем, на мой взгляд, он является величайшим политическим деятелем XX века. Великий не значит хороший. Наполеон мерзавец, но XIX век — это век Наполеона. XX век я считаю веком Ленина и Сталина, самых крупных политических фигур. Когда у нас говорят «великий», подразумевают «добрый», «хороший»… Чепуха! Чингисхан — великий исторический деятель, но о нем не скажешь, что он добрый, хороший. А сколько было добрых и Хороших, но ничтожеств!

В своей книге я даю мое понимание сталинской эпохи.

— И себя вы тоже считаете ее продуктом?

— Несомненно. Но это не значит, что я сталинист. Ничего подобного. Сталинская эпоха породила много людей, к которым я отношусь с величайшим уважением. Собственно, мое поколение спасло страну от гитлеризма. Я имею в виду людей, родившихся в 1918–1922 годах, то есть в сталинские годы достигших зрелости. И моему поколению не повезло больше всех, это оно вынесло самые большие тяготы советской истории. К моему поколению принадлежат такие люди, как Солженицын, Окуджава. Галич, Сахаров.

— Скажите, вам приходила мысль сравнить Сталина с Гитлером?

— Я всегда протестовал против такого сравнения. В свое время ходила такая шутка: «Кто такой Гитлер? Это мелкий бандит сталинской эпохи». Эту шутку я пустил в оборот еще в сороковом, когда появились тенденции такого сравнения. Сталин и Гитлер — качественно различные явления. Другое дело — они уподоблялись друг другу. Но это же естественно, в истории так бывает, когда соприкасаются враги, они уподобляются друг другу во многом. Но эти двое принципиально различны. Гитлер — явление западной демократии. Сталин — коммунистической системы. Гитлера надо было судить как преступника. Сталин не преступник. При нем совершалось много злодейств, но Сталин явление нового качества — явление коммунистической революции.

— Но как же миллионы уничтоженных им людей? Десятки миллионов! Разве вы отрицаете это?

Чингисхан тоже уничтожал людей. Он занимал какой-то район и десятки или сотни тысяч людей вырезал. Вы будете сравнивать Чингисхана с Гитлером? Мало ли кто кого вырезал? По приказу президента США на японцев сбросили две атомные бомбы. Будем сравнивать? А что тогда выбирать в качестве критерия? Если коварство, уничтожение людей без суда и следствия, то пропадут все основания для серьезного отношения к истории. Сравнивать вы можете кого угодно с кем угодно. Черчилль был подлец дай бог всякому, а его считают на Западе великим политическим деятелем, хотя в сравнении с Гитлером и Сталиным он червяк. Все зависит от того, с какой стороны подойти, с моральной ли точки зрения, с юридической, социологической, исторической.

— А не говорит ли в вас сейчас холодный логик?

— Логика анализирует правила мышления. В данном случае я подхожу к проблеме как социолог. Я не политик. никогда им не был. На короткий промежуток времени я попал в группку, которая хотела убить Сталина, но мы не имели политических целей, у нас не было задачи преобразования мира. Лично мною двигал протест: тяжелое положение, разорение деревни, голод и так далее. Кроме того, меня раздражал сам путь Сталина и то, что возвеличивают человека недостойного.

Я сейчас написал много критических статей о Горбачеве не потому, что я питаю к нему какие-то положительные или отрицательные эмоции, а потому, что здесь, на Западе, его стали раздувать до размеров величайшего политического деятеля XX века. Чепуха это! Такие вещи у меня всегда вызывали протест. К Сталину было особое отношение, он символизировал для меня мир зла. И я знал, что мы погибнем и ничего из нашей затеи не выйдет, но моими настроениями владели демонические начала: враг — огромный, масштабный и борьба с этим врагом для меня была адекватной ему…

Антисоветчик, высосанный из пальца

— А как вы пришли в литературу?

— Я не состоял в Союзе писателей, не был профессиональным литератором, и я плевал на принятые литературные каноны и все такое прочее. Чувствуя себя абсолютно свободным, я использовал все литературные средства, которыми располагал: серьезные теоретические эссе, шутки, памфлеты, фельетоны, стихи, анекдоты. Кстати, я был одним из создателей множества анекдотов, появившихся в Москве в послевоенные годы и бытовавших в форме народного фольклора. Часть из них вошла в мои книги.

То. что я созвал, то, что получилось в результате, я называю синтетической литературой. Это не компиляция, не машинальное соединение различных приемов. Это новая форма. Так что с самого начала я сознавал, что творил: мой первый роман социологический по содержанию и синтетический по литературным средствам.

— Что движет вами, литература или политика?

— Политиком я не был никогда. Свою деятельность начинал-как социолог, потом меня бросили в философию, из философии в логику. В логике я добился успеха, международного признания.

— Почему же занялись литературой?

— Трудно объяснить. Просто время пришло, в голове что-то накопилось. Никакой цели перед собой я не имел — мне хотелось облегчить душу. Я потерял контакты с друзьями, оказался в изоляции, в одиночестве, стал разговаривать с самим собой. Позади была прожитая жизнь, и хотелось объяснить свое отношение к обществу, окружению, к определенным жизненным проблемам.

Но расчёта стать писателем, повторяю, у меня не было. Расчета на то, чтобы потрясти мир, вызвать какой-то эффект, принимать участие в диссидентских акциях. Ничего подобного.

Диссидентом я не был, моя жизненная позиция — это позиция крайнего индивидуализма. Теперь, конечно, можно обмысливать, анализировать мои книги, придумывать любую концепцию, но я этого не хочу. Я исхожу из факта: так получилось. Я создал собственную идеологию, отличную от марксизма, от всего того, что было до этого, построил свою теорию советского коммунистического общества. В значительной мере она у меня изложена в «Зияющих высотах». Я стал думать, что, может быть, я первый, кто рассматривает коммунистическое общество не через призму марксистских представлений и прожектов, а как эмпирически данный факт. Профессионал в области логики и теории познания, я знал, как эмпирически нужно исследовать данные явления. И применил выработанные мной логические и философские методы к феномену советского общества.